Андрей Драгунов - Место. Стихотворения

Возьмём воды и хлеба на прогулку —
ведь мы надолго, кажется, уходим…
Дойдём до парка, что за переулком,
за тем строением с кирпичною трубою.
Там дальше через двор и до оврага,
вниз до реки с холодною водою,
что шелестит, как старая бумага,
в такое время о песок с травою,
что нанесло и бросило на берег…
Мы посидим на берегу с тобою,
покормим птиц, что тихо, без истерик
едят с руки, запив еду водою.

Все самолёты улетели в небо.
Куда ещё им улететь возможно!
Ведь там никто без самолёта не был —
пишу сейчас, а думаю – возможно.
Куда же улететь без самолёта?
Ну, разве что совсем – на край вселенной,
где крылья раздают и нет пилота,
что возвращает за грехи на землю.
А может быть, ещё на ужин к маме,
что вечно ждёт, но сын не прилетает —
он вечно занят важными делами,
или погода снова не пускает!..
И крылья в чемодане запылились.
И некогда почистить и расправить.
И самолёты где-то заблудились.
И в небо – только голубей отправить.

Желтизна на обоях от лампочки под потолком
застревает в рисунке, цепляется за паутину,
что хранится в углах, как бельё в сундуке под замком —
на последнюю встречу, когда фотографию снимут
с пожелтевшей стены, на которой другой человек
как-то странно глядит – неуверенно и неумело
сквозь прозрачные стёкла очков, что теперь не для всех,
но хранимы покуда, до времени, что пролетело,
не оставив следа в облаках, ни какой-то черты
неразборчивой в списке с приметами и адресами —
ничего вообще, что могло бы поверх желтизны
сохраниться, включая видение с их голосами,
как с какой-то отметиной. И в голосах – перебор —
то не допросишься слова, то не умолкают —
как говорлива печаль, но всегда не о том,
что бы хотелось услышать – вороны спасают
криком своим. Как беспечен их радостный крик,
где-то на ветках ещё без листвы и без краски,
то есть, без цвета, к которому сильно привык,
ну, не считая, конечно, бабушки сказки,
то есть, истории, чтобы на сон рассказать,
сжечь до полуночи, чтоб ничего не случилось,
чтобы «бабайка» ушёл, не успев напугать.
Как там в финале – пещера с кладом открылась…
Только куда это спрятать, кому передать,
чтоб понадёжнее, чтобы вода не размыла
мелкие строчки чернильные. Как ни сказать —
лучше с собою – надёжнее только могила.
И желтизна запечатанных крашенных стен,
чтобы для прочности – свет разбавляет раскраску —
не боевую, конечно. Вода, между тем,
перемещает в другое пространство чернила и сказку.

Жизнь короче, чем кажется, даже на первый взгляд.
Успеваешь только всего что понять – насколько
коротка дистанция, чтобы когда назад
устремляешь взгляд – не уткнуться в стену роддома с железной койкой —
как в предел мечтаний, во встречу на полпути
с незнакомой женщиной, что не сулит надежду,
то есть, как ни старайся, как ни крути —
ничего хорошего, то есть – не так, как прежде,
в те времена, когда ещё долог век
слишком казался, но избежать потери —
не удалось и в смысле земных утех,
как вариант – открытые настежь двери,
но и туда – ни шагу – чужой предел —
пусть не земной, но, всё-таки, тоже жизни…
Птица сидит на ветке, как ты хотел,
перед окном, картавя чужие мысли,
не придавая значения смыслу слов.
Всё, что ещё возможно – считать убытки
от проживания в местности, где не нов
общий порядок жизни, как дом с открытки,
что не гордится видом своим уже
лет, эдак, двадцать, может быть, даже больше…
Милая барышня с шалью и в неглиже —
не украшает больше собою площадь…

За чтеньем словаря меня застал
февральский дождь. На букве «п», в начале.
Я отложил зелёный том и встал
к окну, в котором капли отмечали
происхождение холодного дождя.
Вода по стёклам ровными ручьями
стекала, ничего не говоря —
ни раме, ни стеклу в оконной раме
о том, что дальше – просто, первый дождь
в конце зимы – негаданная радость.
Деревья, унимая свою дрожь,
считают дни, которые остались
до первого тепла. Теперь уже
действительно недолго. Ожиданье,
стояние в пейзаже в неглиже.
И птиц галдёж, как будто в оправданье
такой погоды. Но пока – зима,
и это больше, чем в конце недели
февральский дождь. Пока она сама
не знает, что границы опустели
с такой погодой. Дальше – смятый двор —
прилежным дворником и разговор у дома,
что ни к чему об этом разговор —
и так всё ясно и давно знакомо.