17
Любое искусство является искусством лишь тогда, когда отвечает на базовые, актуальные для автора вопросы бытия. Не на те, на которые ответили уже пятьдесят лет назад, не на те, до которых и спустя пятьдесят лет никому дела нет, а на важные, первостепенные, неотложные вопросы сегодняшнего дня.
18
В стихах, по большей части, должны быть чувства и неприкрашенные наброски чистого восприятия. Не мысли. Размышлять в стихотворении, выстраивать логические (отвратительные) цепочки, сверяться с культурными и языковыми контекстами, старательно и специально изобретать новые смыслы – дело фабриканта, который желает продать свою продукцию подороже; старательно избегать себя, самоуничтожаться, выходить за пределы своего «я» – только чтобы быть уникальным, самобытным, небанальным – тоже дело рук того же коммерсанта, которому нужно продать свою продукцию подороже, дело, неблагодарное для поэта, непоэтическое…
19
Поэзия – это непрекращающаяся жизнь, бесконечная сказка, чудо, заключающееся в каждом моменте солнечного, пьяного бытия. Поэзия – это сомнение, не выливающееся в сформулированные вопросы, это проблемы, которые невозможно решить и понять, это ускользающий из-под пальцев нож, вонзённый в сердце, который невозможно оттуда достать.
20
Поэт злопамятен, чувствителен, раним и мстителен. У него много грехов и это благодать, если они насыщаются словами.
21
Этот сборник мог бы быть длиннее, в нём могло бы быть больше написано и больше помещено. Я мог бы дополнять его бесконечно, ибо ресурс – угнетённость – для меня неисчерпаем, я мог бы писать по несколько стихотворений каждый день, превратив его к концу жизни в огромный непереносимый монолит, где тем не менее каждая строка будет оправданной, нужной, важной в контексте культуры… Я остановился на написанном без какой-либо причины, как без причины умирает и рождается человек, как заканчивается в нём терпение и он показывает истинного себя.
Все помещённые сюда стихотворения имеют скрытые связи, переплетаются и взаимодействуют друг с другом как хорошие друзья: как выставленные за дверь гости, ищущие путь к своей собственной вечеринке. Я надеюсь на то, что они буду продолжаться сами, что сборник этот будет непрестанно развиваться – но уже не из-за моего воздействия, а из-за воздействия читателя, который приложит его к своей жизни и дополнит своими переживаниями.
Моё окружение заставляет меня усомниться
в осмысленности написания чего-либо, кроме цифр,
списков, работ. Стол говорит: разве для этого
я был сотворён работягой-столяром,
выточен чистой машиной на чистом заводе?
Лампы ноют, просят прекратить… Плохо пахнет от
мусора под столом: он хочет активных перемен, действий,
упрекает меня в том, что я трачу время на это.
Кружки спрашивают: не будет ли стыдно тебе
за то, что время потратил впустую, за то,
что нарушил покой и в себе и снаружи, за все эти
жидкости, что выходят из тебя и зовутся тобою
«поэзией»? Стул так сладко входит со мной
в гармонию, так уместно сливает меня с
натюрмортом, что убеждает взглядом сделаться частью.
Я – страдательное причастие, я глагол
сослагательного наклонения. Невежественный
полиэтиленовый пакет, вздумавший понять основы
физики далеких звёзд. Всё это не по-настоящему,
всё сделано неумело и пародично, словно
мебель для кошек. На кошек у меня аллергия.
Я всюду лгу, даже мои грёзы
бывают ненастоящими. Я пуст, ничтожен, невыразителен,
я – скелет, сквозь который просачивается даже вода,
но я обрастаю, становлюсь лучше под действием
внешних сил. Картофельный крахмал размягчает
кальций в моём составе, делает его
хрупким… Я рассыпаюсь, удаляюсь.
Это всё не нужно, это лишнее, я мешаю
себе и вам плыть по течению и радоваться жизни.
Если бы я молчал, всем было бы лучше. Вершина
моих мечтаний – лежать на кровати и ни о чём не думать,
отключиться, развязаться, успокоиться. Этот сборник —
ошибка, предательство, провокация. Недоделанные,
половинчатые меры. Жалкий ленивый труд. Простите.
Я застрял в Феврале – в этом месяце когда ничего не чувствуешь, когда ничего не видишь кроме своей пустоты, ничтожности, жалости.
Когда ты растекаешься подобно луже и не находишь сил собраться вновь —
Как спортсмен, обессилев, пытается поднять очередную штангу,
Но не может и впадает в отчаяние, бьется головой и бегает из стороны в сторону – только тут нет сил бежать.
Я не чувствую ничего и меня грызет подозрение что я ничего и не могу чувствовать,
А глядя на детей во мне пробуждается гнетущее чувство зависти, почему они веселятся, а я нет.
Видя перед собой книгу мне не хочется ее читать, потому что я не верю что смогу что-то из нее узнать.
На улице делать нечего там мрак там серость там слякоть снег и люди,
И люди эти такие же как я: потерянные, ждущие заблудшие души, и им тоже грустно и им тоже плохо,
Но они себя убеждают что им хорошо, продолжают суетиться, продолжают работать и жить.
Я тоже продолжаю, но еще сильнее я начинаю вгрызаться в себя,
И это вгрызание обнаруживает отсутствие почвы – бур проваливается в воздух и звоном отдается пустота в голове.
Я все чаще и чаще думаю о будущем: как я все брошу, как начну жить настоящей жизнью,
А оглядываясь в прошлое я понимаю, насколько ничтожным оно было, насколько гладким.
Мне нечего рассказать, совершенно нечего, мне нечего сказать и я чаще всего молчу.
О чем говорить если все бред, о чем думать если все бессмысленно, зачем играть и притворяться если все это никак не поможет избежать смерти и отчаяния.
Сколько раз я приходил к экстазу, творил, думал, словно я настоящий человек, словно я сверхчеловек,
И сколько раз я спустя пару часов или ночь оказывался вновь разбитым и разбитым еще более.
И как потом отчаянно пытался вернуть это состояние и всегда пытаюсь,
Неужели так делают не все? Разве все не пытаются вернуть то состояние которое у них было когда-то а теперь его нет и которое они называют экстазом?
Я не могу писать по нескольку дней потому что я не верю что найду стоящие слова.
А когда я все-таки собираюсь, мне приходится тратить все больше и больше времени чтобы сосредоточиться и отойти от вечной рефлексии.
Перечитывая свои старые записи, я вижу лишь бред десятилетнего ребенка, избалованного хорошей жизнью,
А хочу я видеть слезы, хочу видеть крики и вопли, хочу обжечься горечью жизни.
И что хуже всего это то что мне надо делать дела которые я делать не хочу, мне надо тратить на них время и главное внимание,
Мне надо идти туда где я совершенно не желаю быть, притворяться ненавистным мне человеком и пытаться действительно стать им.
А когда не получается – грустно затыкать этому человеку рот и все равно не осмеливаться даже в мыслях побыть собой…
А где я вообще настоящий? В душе, когда под холодной водой стою расправив руки и как мне думается наслаждаюсь жизнью, настоящей;
В постели, где я ощущаю себя богом, где я держу в руках всю полноту своей власти, где я подчиняюсь лишь Морфею и притом с радостью;
А может быть за письменным столом, среди мусора, книг, кружек и бумаги, пытаясь вывести эти строчки?
Но ведь все эти книги, ручки, бумажки и кружки мне не принадлежат и никогда принадлежать не могут:
Они чужие, они инородные и между ними я чувствую себя некомфортно,
Как будто бы я и вправду ребенок, которого мама оставила в незнакомом месте среди незнакомых людей.
Я сижу на стуле и думаю что я могу сделать но не получается придумать ничего.
А в голове повис тяжелый туман, опускающий сознание на самое дно черепной коробки, прижимающий его и унижающий.
Я не могу делать чистые дела потому что не хочу, потому что есть еще несделанные дела важные.
Но и их я делать не могу потому что мне кажется что не достиг нужного состояния миропонимания.
И получается так что я просто сижу перед сине-белым экраном, слушаю музыку и стараюсь не думать что уже начало хорошо получаться…
Читать дальше