Ян Вильям Сиверц ван Рейзема - Колизей

Не овевает убор недостойных. Волен поэт —
командир умилений.
Что ему кличи вассальных суждений на перекрёстах
немых исключений.
Не расшифрованы тёмные кличи, плещет над нами
чужое светило,
Астры созвездий порхают премило.
Пишет Умберто наскальные притчи.

Пииты неспешны. Им возвещать балладу.
Радуются, сердечны, звёздному камнепаду.
Вещее намекается на пересудах воли.
Это меня касается малой крупицей соли.

Смыслы на прейскурантах. Или виновно зрение?
Споры глухих педантов. Катулл на подозрении.
Бешено вспоминаю. Но достучусь в Коломне!
Я ничего не знаю. Или уже не помню.

Сельцо, селенья, односельцы. Куда мы, дерзкие умы?!
Отборны пишущих гвардейцы. Эпикурействуем? Немы!
Изрядно молоды, стройны.
Воспоминание берлоги: чрез обиходные дворы:
сквозили рифмы – тьмы и тьмы!
Суды запальчивы и строги. Но в битвах разума достойны.
И таковы иные войны!

Умильно грезить у реки. Дерзанья страждущих фривольны.
… Одною школою ютились, ходили дружно в Козино.
Значенье шаткое. Не мнилось: внедрилось дерзко казино —
подпольной вахты Наутилус.
Заботой родственной о Дуне, о тридцати лесных дворах
теснилось «Дунино» в «Гаскони». Дуэли при Наполеоне?
И тут, увы, не егеря потопчут минные поля.

Поэма ветхая моя, дитя случайного Конвента,
не из послушниц конкурентка. Строптива. Роза вожена.
Ты – муза, скромная моя: Вараксина Анастасия.
Но иго эго: гвалт, стихия. Беспечна воля бытия.

Души молчащей литургия. Почто заботы роковые?
Но им причастны сыновья, и наше собственное я.
Щемит минувшее: Россия!

Когда отпевали героев античного пантеона,
выведали у Платона гениев их устоев.
В стихах вековых приличий философы пошутили
насчёт родовых промили.
А надо бы о загробном: божественном или тёмном.

Не ведает тьма различий.
И пифии возмущались, но ангелов не смутили.
Торжественно расставались. Стратегов перехвалили.
Мол, с Богом запанибрата. Но антику погубили
наветами на Сократа.

Давно уже их простили.
Жрецы не щадили мнений. Суды и хвалы камарилий
Прекрасные дни осенних, неведомых нам идиллий.

Тёмные страхи диковин. Лобное место. Пирушка?
Так и резвится Петрушка. Вздох завихренью ровен.
Скоропись наготове! Вот оно искушенье.

Главное – не усушка. Приостановит рвение
явная побрякушка.
Кружимся к белоснежному. Сказочка – сны блаженному.
«Наше вам восхищение!» Да и мечтам спасение.

Но рассмешит надменное. Вот оно – хлебное зрелище!
Властвует не мгновенное. – Справимся? Изменение.
Пластика в подозрении! – Или землетрясение?

– «Хея»! – Ты скандинавское? – Близится воля царская.
– Барствует неумение. Промельки исполинского.
Взмах и размахи «скорого». Но не загнать Стравинского
на расщепленье норова.

– Если не украшение? – Прячемся в бесконечное!
Бодрствует наше рвение: право на поперечное.
Засуетились стражники, поволокли остаточек.
Подзарядились бражники. Голеньки… Без перчаточек.

Воспоминая Босха, что не спешу за Климптами?
Это моя разноска, выжженная ипритами.
Вздохами необъятного сонно машу голицею.
На рубежах понятного ангелы реют птицами.

Не опускаю голову. Если и расщедрится,
выбежит прытью «скорого» юная кобылица.
Дерзко несётся, пламенна. Топчет и рвётся алое.
Тайная плоть экзамена. Необъяснимо малое.

Спор земных и горних мук. Звук прерывистый, слоистый.
Не графиня Монтекристо – суд неведомых разлук.
Дух печали. Ариосто, пораскинувший шатры?
Кто замыслил этот остров акустической игры?

Или Данте у вершины? Вы оставили печать:
эти званые смотрины. Стоит только осознать.
Но не скоро обогнёте необъятную скалу.
Снисходительно вздохнёте и одарите Луну.

Ей оставите печатку невозможных величин.
Гениальную украдку не озвученных картин.