Александр Петрушкин - Тетради 2018 года

Так выключаешь свет —
вокруг одни повторы:
стоят как тьма во тьме
собаки и заборы.

Торчат для них фонарь,
аптека и прохожий,
и языки у них
на ангелов похожи.

В незнаемом году
все времена последни —
смотри, звезда летит
и прилетит к обедне,

а ты всё смотришь в след
её на белом свете —
так выключаешь свет
и видишь в нём просветы.

На быстром подоконнике стояло
лицо от света – в глубине овала
его кружился сад, как снегопад
в дороге, возвращающейся в ад.

Как быстр был сад и как внутри летели —
ему принадлежащие – метели
и приводили этот механизм
в ступени, опускавшиеся вниз!

Как свет вступал на тёмный эскалатор,
где низ и верх – кто был им провокатор?
кто был Хароном? лодкой? кто душой,
внезапно называющейся мной? —

местами то менялись, то лепили
снеговиков из силы и бессилья,
синицами играя в бадминтон,
чтоб знали мы об этом и о том.

Я птиц кормил лицом своим, пропажей
что расклевала плоть мою в пернатых —
горящих длинной слепотой – холмах,
где снегопады расплетают сад.

Темнота – это свет, расширяющий сам себя,
вглядывающийся, как в ребро, во свои края.
Из всех свойств его – одно главное – слепота:
так стекло, что лежит предо мной – это только я.

Шевеля немоту, раскалённою в свет, губой
катим шарик мира синицею и плотвой.
Мякиш мокнет. Потеет – с обратной —
стеклянный шар
там где свет потёмки —
в фонарик карманный – сжал.

И вода летит пред пустыней. И Уильям Блейк
посредине себя стоит. Остального нет.

Оставлю лёгкость, в мир свой уходя —
что есть там? ад? иль сада это жженье
морозное, как полое всегда
или другое [всякое] прощенье

Вот я лечу один, а не один,
вот лёгкость, что составлена из веса,
вот столб из света, дирижабль из льдин
себе соткавший жабры. Среди леса

горят осуществлённые леса,
строитель трёт [невидим] подбородок —
трещит сороки киноаппарат
производя лицо её из тёмных съёмок.

Я – человек, какой же в том восторг,
войти в свой мир, себя – как звук – исполнив,
от лёгкости и тяжести устав
в садах, которые спешат тебя наполнить.

Садов стада идут на водопой,
в них шмель летит – как снег – и незаметен
его белеет шрам, как небеса,
там, где в снежки играют наши дети.

то интересно, что
от нас не останется слов
но выдох [к] которому ты
как звук здесь подвешен был

лента одна летит
отпущенная от всех гирь —
ей хорошо одной плыть
своей тишиной

беркут над ней стоит
лицом человеческим и
справа его другой
львиною головой

лента летит одна
теперь она тишина
выткал её не ты
но как красиво летит

Невозможность меня самого
делает здесь меня,
держит внутри у льва
пещеры или огня.

Полость моя пуста,
эхо во мне Твоё
меня продолжает творить
больше, чем одного.

Ты из пустот меня
составил, прочёл, простил —
сшил из кожи мешок,
а швы до зрачков упростил.

что там, в них, вижу я? —
то, как душа горит
белая как сова – плавится
и свистит

в воздух, который Ты,
невозможность дыхания, лес
словно бы снегопад,
что пещерой во льве разверст.

Когда земля меня подменит
на камень, что на ней лежит —
придут невиданные звери,
чтоб землю эту перешить,

чтоб выдумать иное небо,
другие иней и сирень,
окно, стакан, кусочек хлеба,
что больше непохож на смерть,

и я, из камня белой шубы,
из рукава её, глядеть
на эти формы света буду
и прялку темноты вертеть.

Внутри норы, у этой прялки —
сидят невидимые три
зверёныша – не угадаешь
ты их прекрасные черты,

не разгадаешь, не ответишь,
но распознаешь, как тоску
о белом этом, белом шуме,
что, как молчанья кровь во рту.