Ноэми Норд - DjVu. Свержение. Территория Зомби. Империя целаканта. Прогулки по сковородке

Неужели нас всех размажут,
как холодные капли крови,
на асфальте, на швабрах уборщиц,
на досье детективов продажных?

Неужели мы все – лишь ошметки
пыли, грязи, листов наградных?
Кто получит награду за то, что
«наконец-то и этот не жив»?

Приказ – в огне горят призывники.
Кляп – миллион, забитый в горло маме.
Жри водку и заткнись, кусая кулаки,
перед портретом скорбным в черной раме.

Труп школьника, разорванный на части
в гробу свинцовом киснет под венком.
Во славу тризн и паранойи власти
встал дьяволом над школой военком.

На пункте призывном толпа шестерок,
полковник – плоскостопый павиан.
Вагон солдат – вагон арбузных корок —
ему без разницы, лишь бы обрамить план.

Ты отмени в душе своей присягу —
давно убита Родина твоя,
не присягай ни палачу, ни стягу,
бесславный строй могил – твоя семья.

Шаг вперед – нету дна.
Кончик рыла – на взводе стрела.
За миллионы парсеков
брошен в пустыню чувств.
Предал друг —
радуйся, что не Иисус.

Руку пожал враг —
значит у вас общий флаг,
значит – один взвод,
значит – един народ.

И вот на груди твоей
орден Дурака.
Ты заслужил его,
улыбчивый сын полка.

Но разве нужен тебе
черный шрам по судьбе?
И плач ночной
истерзанной дочки родной?
А сын твой в будущем – кто?
Гардероб. Номерок. Пальто.

Прекрасен мир, когда он не война,
не стынут кости мокрые в золе,
а спит твой сын в уюте и тепле,
и не сует в лицо портянки старшина.

Ты не буди, не нужен горн святой
державе одержимой мракобесьем,
и мальчиков, исчезнувших без вести,
не заметай кремлевскою метлой.

Она метет, ерошит против ветра,
она сбивает боинги с небес,
всех до сто первого от кресла километра
приговорил к позору мелкий бес.

Поверьте, что не уважаю
не верю в пафос тризн,
и крик барана не ввергнет рьяно
в истошный охуизм.

Где на чеку для идиота
зудит сурьма цитат,
там подневольно примет рота
посмертный целибат.

Живу в орде и пишу из орды,
но ненавижу намазы спецназов,
спецназы намазов.
Страна – это главное,
но важнее страны – сын,
не кремлемское бремя военных заказов.

Снова поборы ордынские – брать сыновей,
отрывать от семьи, под дулом вести на закланье
власти, которой всего нужней —
не критика – а рабское заиканье.

Ханскую плеть сменили на слезоточивый газ,
на опричника надели шлем – и в бой!
Бьет чужак неграмотный нас,
и гордится новой ордой.

Трудно эту ярость сдержать.
Трудно пересилить газетные толки.
Ложь – лишь с виду божия благодать,
не соврать: под ногти – иголки.

Если солдат коченеет во рву,
до хребта разорваны ребра,
запретом не сдержишь молву —
взрывается славой недоброй.

Крик этой матери, вопли всех матерей,
сметут ледяные заторы,
пустые просторы городских площадей,
разбудят кухни и норы.

Хочется правды – но закрывают сайты.
Хочется закрыть призывные пункты,
но разгоняют пикет.
Пусть бы дети учились, любили —
так нет:
мальчиков восемнадцати лет
отправляют в передвижные крематории.
Господи, если ты есть на свете —
пошли им из рая привет!

О смерти орать неразумно.
Она в мензурке осадком.
Взболтай и проверь на свет,
забудь, что ангелу всего восемнадцать лет.

Созидатель квантов, парсеков и прочих мер
отзвук мегерный, школьный пример,
звук трубы, глас, разрывающий путы небес —
голем, выдирающий горло чудес.

Взрезал артерию, качающую звук,
ты не сальери – просто не друг,
гомункул, далекий от шимпанзе,
скачущий по арене в плиссе.

У матери кровь на губах – не кричать!
Молчать, губы зубами прошить!
Не забирайте сына!
А доктор диктует: «Не жить», —
сиделкам и санитарам.
Их лица – застывший грим.
Когда появляется смерть
в повозке нет места двоим.