Ноэми Норд - DjVu. Свержение. Территория Зомби. Империя целаканта. Прогулки по сковородке

И трижды судимый вор,
пусть будет четырежды счастлив,
всей нравственности наперекор,
морали продажной власти.

В этом году умирают поэты,
толпами один за другим,
их уносят, и долго витает
по комнатам горький дым.

Все написано. О большем не скажешь.
Гений вовремя ставит точку.
Умирает в столпотворении,
а живет всегда в одиночку.

Но слетаются к ложу смертному
те, кто прежде руки не касался.
Попросить на хлеб – было не у кого,
каждый другом теперь оказался.

И в юпитерах и фотовспышках
скорбно скучные морщатся лица.
Тем, кто созван на праздник,
умерший мог бы здорово удивиться.

Год траура. Мерка ему —
лента в петлице.
Уходит из жизни друг —
приходят новые лица.

Убыло на Лицо —
прибавилось рыл ненавистных,
не дописал строфу —
засыпан потоком истовым
романов и мемуаров,

венками безликих фраз,
экстазом рукопожатий,
скорбью усталых глаз.
А прожил среди проклятий.

Накормлена стая врагов
черной кончиной,
от злобы – ни следа нет,
и зависть давно в забытьи.

Вот оно, благо смерти:
исчезли доносы и слухи,
исчезли бокалы с цикутой
и темных углов ножи.

Вот оно, благо смерти —
до полного истребления
астральных мечей и кольев,
грехопадения дум.

Закончено все. Не нужно
убыточного сравнения,
извечного поля сражения,
все – суета и шум.

Когда поэт догорает —
искрами тлеет талант,
эхо вдали замирает,
к звездам уходит атлант.

В очи песчинки – минуты
брызжут – галактики взрыв.
Тела разомкнуты путы,
падение в бездну, в обрыв.

Уходит – назад не посмотрит.
Имя надежды вдали
зовет, но на смертном одре
сгорают давно корабли.

Кошки тоже плачут,
и хомячки.
люди ждут удачу,
стоптаны очки.

Перегретый телек,
не потушен свет,
нет дыханья в теле —
высохший скелет.

Пустота по форме
бывшего кис-кис,
бродит призрак в доме —
памяти эскиз.

Даже в черством корме,
или – в двери стук —
пустота по форме
бывших глаз и рук.

Главный воин моей стратегии
лежит в морозильнике
царицинского морга.
Четыре года вместо него
одни воспоминания.
Саша.

Твой полководец продал тебя
за конкурс утех,
бросил в водоворот космического мрака.
Того, кто взывал: «К бою!»
Прости.

Мать королева была против дружбы
с вакханками лунных танцев.
На костях самшитовых
танцевали вдвоем.
На разных мониторах.

Рыцарь пал.
Раны перевязали полчища насекомых.
Копы вскрыли дверь.
Финал.

Армия проиграла,
полегла под веером стрел,
не развернулся фрегат,
копье не вознеслось,
не окровавлен горизонт.
Не виват.

Кто без тебя валькирии?
Белошвейки.
Тем, которым доспехи
выковал в рост.

Бесполезно просить: «Живи», —
после того, как умерла мать.
Бесполезно требовать: «Плыви» —
тонет стальная рать.

Вкус горячки не фунт мармеладной лжи.
Тебе говорили: «Беги!» Свидетели – ножи.
Ты был одинок. Хоровод вокруг.
Не урагана, а упырей убийственный круг.

Отвечал: «Не уеду. Месть, месть, месть!»
И вот доказательство: смерть все же есть»

Месть не годится, пока она птица,
пока она в генах, по венам струится.
Война грянет адом и сонмами крыл
ангельских, если ничто не забыл.

Их убивают по одному,
отслеживают, окружают одиночеством,
как дичь, отделяют от общего стада,
коверкают судьбы, умерщвляют любовь толпы.

Этих людей, можно только обожать,
не наглядеться на трубачей, зовущих в бой.
Уходят родные, уходит мать,
гибнут герои смертью лихой.

Палачи истязают, чтобы – в генах страх,
чтобы с колен – трудней.
Почему так вольготно тиранам в веках? —
Снова кто-то исчез из друзей.