Лазарь Соколовский - Крохи бытия

Ваши ли, наши ль вожди,
судя по мифам, не те уж,
сказки смещаются в явь —
в эволюцию наоборот.

Или поэзия врет,
то сгущая, то путая краски?
Муза, тогда подскажи,
как с этой тропки свернуть.

Вот бы оттуда начать,
где гекзаметры спорят с оружьем,
может, иначе б пошло,
хоть и там не спасла Илион

хрупкая ты… Что ж, и мне
от парадной стены краснозвездной,
от саркофага туда,
где Эгейское море грустит…

Плыл август. Лето истекало
с жарой и сушью, и уже
кленовый лист дрожал устало
на предпоследнем рубеже

к желанной осени. В зените
румяной щедрости земли
взвились хромающие нити
гусей-подлетков. Дни сошли

рождеств и роста – птичья братья
как будто щупала маршрут,
которым к новой благодати
стремиться встречь. Пяти минут

и не пройдет, как опустеет
без их сумятицы жнивье,
нам лишь вослед, свернувши шеи,
несовершенство клясть свое.

Опора высшая сместилась,
не завершив предельный круг,
где им – в просвет, а нам бескрылость,
бессилье внешне крепких рук,

от созерцанья к разрушенью
скользящих в праздной суете,
утратив естество творенья
и, значит, ценности не те
приняв за веру. Хоть надежде
на бабье лето впереди
еще маячить, но не прежде,
чем беспросветные дожди

сольются с золотом поддельным,
задернув серым полотном
былую синь, и оба бельма
до щелки сдвинутся. Уйдем

в иную явь, или усталость
не победить и в этот раз?
Преображенье продиралось
природой, вновь минуя нас.

Кленовый лист держался еле
на ветке, схожей на насест,
кряхтели старые качели,
вороний лай гремел окрест.

Ужель закончиться поэме
приметой с ранних с похорон —
а вдруг отложен лишь на время
Преображенья светлый сон?

Перед закатом на краю
смещенья сумерками света,
он вдруг увидел тень свою,
там заблудившуюся где-то,

где еще нет его, еще
не оборвался стих последний,
где должен быть предъявлен счет.
И кто-то топчется в передней,

но не заходит – не пришло
еще назначенное время,
еще не ночь, еще светло,
еще конец совсем не в теме.

Да и какой конец, когда
явленье сил необоримо:
прибрежный галечник вода
штурмует. Тень проходит мимо,

лишь приостановившись, при-
щурив сросшиеся веки.
Или он сам плутал внутри
иных миров, где те же реки

спускались к морю, тяжкий груз
с рук на руки сдавая, ивы
клонились ниц, и местных муз
кружился рой, дуга залива

очерчивала бег минут
ухода тела, солнца в тучах…
И тень души осталась тут,
у кромки вещности текучей,
где легкий бриз качал ладью
с бессмертной лирою Орфея,
перед закатом на краю
смещенным светом пламенея,

где размывались тыл и фронт
под песнь нездешнего поэта,
и расширялся горизонт,
объемля мир и тот, и этот.

Октябрьский подводя итог
стремглав промчавшемуся лету,
сознать, что растранжирил лепту,
до древа не довел росток.

Когда, за скрипкою летя
четырехстопным ямбом прытким
(пусть были ранние попытки
и неуклюжими хотя),

послушаться б учителей,
собой что оставались в розни…
Да, можно крыться, что из поздних,
что сносит жизнь без якорей.

А ведь у музыки подчас
в плену срывался строй попсовый,
случалось, подбивало слово
в очередной отрыв от масс,

откуда вышел и кому
служил по совести полвека —
но тем ли… Пусто по сусекам,
прирос к привычному ярму.

Не взбунтовался и тогда,
когда заматерел и рядом,
казалось, вызов – плыл со стадом,
хоть чуть в сторонке, в никуда.

Да как отбиться насовсем
от глины отчего застоя,
от лебеды и зверобоя
в жемчужной утренней росе?
Сбежать от женского тепла
и сыновей подпитки с тыла…
Куда бы скрипка завела,
просодия куда б сманила?

За то и платишь: в поддавки
пытаться частью оробелой
играть в искусство… Жизни целой
ему не хватит! Не с руки