Михаил Гарцев - Низкий вид литературы

Выхухоль ухала, хлопала.
Падал засушливый лист.
Пьяница шел Попандопуло.
Выхухоль ухала, хлопала
Там или здесь, или около.
В плавнях, где шорох и свист
Выхухоль ухала, хлопала.
Падал засушливый лист.

Выхухоль ухала, хлопала…
Вова тянул портвейн.
Денег-то сколько ухлопано,
женушка ножкою топала,
доченька булочки лопала…
Плакал от зависти Рейн.
Выхухоль ухала, хлопала…
Двинем, ребята, в бассейн.

Рождённый в гавайской рубашке в промозглой декабрьской мгле,
там, где у Останкинской башни сидят облака на игле,
царапая небо и нёбо ежовым клубком языка,
я строил свои небоскрёбы из ветра, любви и песка.
Я – радуга в «Чёрном квадрате», бездымный, бездомный пожар,
я взял все места в хит-параде
уродов – бескрылый Икар,
отломанный зубчик расчёски, я общую портил канву.
Я матрицей братьев Вачовски был вскормлен. Я знаю
кун-фу.

Влюбленный в двуногих до колик, я сам – и велик, и смешон:
«мудрец, наркоман, алкоголик, бродяга, скромняга, пижон,
мудак, обаяшка, придурок, красавчик, зануда…» Поэт? —
Парящий над миром окурок, несущий магический свет.
Я – гриф на сломавшейся ветке в секретном кремлёвском метро.
Я – шарик гусарской рулетки, поставивший жизнь на зеро.
Я, синий, как море в июне, дворняг различаю в лицо.
Я девке продажной – фортуне – могу вставить
шест в колесо.
Бог видит, я б даже для чёрта эдемской отравы достал…
Судьба – это тоже… вид спорта,
и где-то есть мой пьедестал.

……………………………………………
что ведут и ведут к повороту,
за которым возможно пропасть,
за которым ужасное что-то
ждёт, ощерив багровую пасть,
чтоб коварно, прельстив чудесами,
съесть, издав победительный рык…
…А из пасти голодной свисает
окровавленный русский язык.

Я – Ваня, я – ветер, я – вера.
Я – лучший, я – худший, я – бог.
Я – корь, я – любовь, я – химера.
Я – вальс, я – стриптиз и я – рок.
Фортуну беру я за фалды:
«А ну, шевелись,…твою мать».
Ей вставлю по самые гланды,
шоб знала, кому, блин, давать.
Потом ее раком поставлю.
Мой слог – раскаленный металл.
И скажет она мне: ай лав ю!
твори, я же твой пьедестал.
И бросив тогда вызов небу —
к иному уже не привык —
я вырву вам всем на потребу
свой русский кровавый язык.

…
Разнежился под солнцем луг,
и тучно колосится нива…
О, как красиво всё вокруг!
Усраться, до чего красиво!

Наверное, мы всё-таки мечтатели…
Не веруя в пророчества и сонники,
мы кузькиной парижской богоматери
языческие верные поклонники.
Мы славно покуражились в малиннике,
немного оцарапавшись крапивою,
но стали ль мы законченные циники
с улыбочкой приклеенной глумливою?! —
навряд ли. Просто дуем на горячее.
Бескомпромиссис – больше нам не жёнушка.
А всё, что остаётся непотраченным,
складируем подстилками на донышко
судьбы, чтоб не впивались рёбра жёсткости
в хребтины сколиозные усталые…
Трёхмерности повыпрямлялись в плоскости,
по краешкам немного обветшалые.
Но всё ж, какими б ни были сценарии,
и на какие б ни бросало полюсы —
не всё мы между пальцев разбазарили,
и истощили вещмешки не полностью.
А взгляд назад – отнюдь не во спасение,
а токмо лишь для восполненья опыта…
Весеннее – по-прежнему весеннее,
от птичьих криков до любовных шёпотов.
Нас ветры жизни чуточку взлохматили,
слегка приблизив ангельское пение…
Наверное, мы всё-таки мечтатели —
потерянное, в общем, поколение.

Поэт природу любит без условностей,
хотя потерянное, в общем, поколение.
Народностью силен и превосходностью,
всем поднимая тонус, настроение.
И славно покуражившись в малиннике,
слегка крапивною клубничкой оцарапавшись.
Он замечает, что вокруг – сплошные циники,
его задором как-то слишком озадачены.
Вокруг него – кликуши с страстотерпцами
пророчества плетут одни и сонники…
Он в бога, душу, матерь, экзистенцию
и страстотерпцев кроет и поклонников.
На битвы не заманишь даже малые…
Бескомпромиссность больше не невестится.
Хребтины сколиозные усталые
уже в окопы не спустить, блин, и по лестнице.
И многомерность жизни его в плоскости,
да и в любой, как видим мы, проекции
старается не повстречаться с жесткостью,
хотя и не чурается эрекции.
Уже не первая его лелеет женушка,
но между пальцев все не разбазарено,
складирует он бережно на донышко,
все – что отпето было, отсценарино.
Орлиный взгляд – отнюдь не в устрашение,
а токмо лишь как подтвержденье зрелости.
Поэт на нашем небосклоне – украшение,
мечтатель и романтик в пору спелости.
Весеннее – по-прежнему весеннее,
не птичьи крики – ангельское пение.
Усраться, но не сдастся утверждению,
что он потерянное, в общем, поколение.