Михаил Гарцев - Низкий вид литературы

Во времена, кажись, застоя
сидел с бутылкой я пустою…
Ко мне подсел какой-то дед.
Рябой, немытый, бородатый,
со стаканОм, как бы поддатый.
Условно пусть зовется Z.
Я был отнюдь не алкоголик,
хоть мог бухать, порой, до колик
в печенках, почках и спине…
Увы, то, что в верхах глаголют
нельзя понять без алкоголя
давно известно всей стране.
Смеркалось. Ерзали ворота.
Базланить не было охоты,
я встал, уж было, и пошел…
Вдруг Z на что-то рассердился,
вскочил, на месте закружился,
мне в спину прорычав:
«Козел!»
«Я не козел», – хотел сказать я,
но в санитаров двух объятьях
он был погружен в грузовик.
Знать, Z, сбежав с какой-то дурки,
хоть был и пойман в переулке,
все ж в подсознанье мне проник.
«Козел!» – кричали дети в школе.
«Козел», – я слышал в чистом поле.
«Козел», – прошамкал аксакал.
«Ко-зе-л!» – мне жид пропел пархатый.
Приснилось даже – черт рогатый
за мною целый день скакал.
И, правда, кто мне скажет, кто я?
«Сон разума» – пророчил Гойя.
И я заснул на много лет.
Во сне мне снились вор в законе,
и как ругались зэки в зоне…
«Козлы!» – кричал я им в ответ.
Тряся козлиною бородкой,
однажды встретил я молодку.
Она мне стала дорога,
но врач по психам, круглолицый,
мне отсоветовал жениться:
«Смотри, блин, вырастут рога».
Вокруг шумела перестройка,
и разных дел творилось столько…
Но все мне как-то было влом…
Я просыпался от поллюций,
а не от залпов революций,
на всё глядя козел козлом.
И как врачи все не старались —
мне не помог психоанализ,
ни даже Фрейд, ни даже Юнг.
Знать, от врачей мои сокрыты
и комплексы, и архетипы.
Я всё послав, рванул на Юг.
Бродя в горах Бахчисарая,
ту встречу с Зетом вспоминая,
и с камушка на камень скок,
понять хочу я эту силу —
что так беспечно опустила
и обесценила мой рок.
Я был мужчина, в общем, в норме,
а стал я чем-то вроде зомби.
Ужо тебя, смешной старик!
«Козел!» – вскричал Евгений грозно —
вдруг стало ветрено и звездно —
и вырвал грешный свой язык.

Я встретил девушку в рассветной тишине
Она стояла, обратив лицо к Луне
Горел восток багряной полосой
Катились слезы утренней росой
Я заглянул в колодцы серых глаз
«О чем ты плачешь в этот ранний час?
Красавица, обидел кто тебя,
Иль обманул, другую полюбя?»
«Ах, человек, – последовал ответ, —
Среди людей давно мне места нет
Лишь пропоет петух в последний раз,
К воротам Ада отойду тотчас…»
Она была, конечно же, грешна.
Но так хрупка, так трепетно – нежна
И я сказал: «Ну что ж, тогда идем,
И будет Ад, но Ад – вдвоем!»

Был мальчик Федя Гайворонский
средь мальчиков других неброским.
Не лапал девочек в спортзале,
да те ему и не давали.
Такой прелестный херувимчик,
у всех учителей – любимчик.
Но вот – в тот день шпаной побитый —
он встретил девушку Лолиту.
– Иди сюда, мой юный витязь, —
она сказала накренившись.
– Иди сюда, прелестный Федя,
мы в дальние края поедем
бродить по закоулкам ада,
иди сюда, моя отрада.
Твоей я буду самой первой,
познаешь ты свой запах спермы, —
и притянув ФедОра к чреслам
она задергалась как в кресле
у гинеколога-убийцы,
а Федя, пойманною птицей,
загоготал, но Федин гогот
исторг из уст Лолиты хохот.
Однако стойко, неустанно
наш Федя шел к оргазму рьяно.
И, наконец, исторгнув семя,
почувствовал, как плачет время.
В прерывистых Лолиты всхлипах
он слышал стоны архетипов.
В истоме сладкой каждой клеткой
он слышал зов далеких предков.
Сквозь кожного покрова поры
разверзлись «крови, почвы» створы.
Вождя творящая монада
как грозный символ цареграда,
как микрокосм в лице КадмОна
Адама, ставшего у трона
богов великого народа
как эманация природы.
Когда постиг все это Федя,
он встал, торжественен и бледен.
В его крови скромны и скрытны
струились древние инстинкты,
и Федя, ими защищенный,
в смысл сокровенный посвященный
как рыцарь грозный, весь в броне
вступает в орден РНЕ.

Всё раньше светает. Которое утро
Меня поджидает суровый кондуктор.
Ему наплевать, что в душе у поэта —
Он меряет тело холодной монетой.
А он симпатичный мужчина! А я-то —
Всё шарю в карманах, гляжу виновато…
И сочное солнце – кислее лимона,
И всё это, точно, дурные гормоны.
Монета не найдена. Как тут не плакать!
На небе-то солнце, а ниже-то – слякоть!
А он улыбнулся и в солнечном свете
Ехидно вручил мне счастливый билетик.