А тебе — в степи твоей далекой
был милей веселый бег коней,
песнопенья томные востока
и наряды ярче и пышней.
Но в пустыне раскаленной Гоби
и в краю, где вечно стынут льды,
тихой ночью мы смотрели обе
на один и гот же луч звезды.
И, мечтая о своих героях,
мы тогда не знали, я и ты,
что столетья унесут и скроют
эти наши древние мечты
и поставят рядом нас с тобою,
сотворенных из одной земли,
чтобы мы, сведенные судьбою,
так друг дружку полюбить смогли.
3 августа [1927 г.]
306. «Нет, я тебя уже не вспоминаю…»
Нет, я тебя уже не вспоминаю.
Не позову тебя и не приду.
Хоть дикой, темной полночью, я знаю,
Ты иногда стоишь в моем саду.
Где синие ночных деревьев тени.
Где сорная косматая трава.
Ты как-то опустился на колени,
И так без сил висела голова…
Не надо — пусть кустарник у порога
Твоей щеки не тронет острием.
Мы были, но не надо, ради Бога.
Нам больше никогда бывать вдвоем!
В июне, год назад, за океаном —
И год спустя, сегодня, здесь в саду —
Я знаю, это призрак над бурьяном…
Но если даже ты — я не приду.
Начало сентября или конец августа [1927 г.]
307. «Есть такое сильное горе…»
Есть такое сильное горе,
Что и смерть его не мирит.
Смертной ночью в темном просторе
Черный ангел за ним слетит.
Нежно-нежно рукой погладит
И родным своим назовет.
Если с жизнью кто не поладит,
Т о вражду за гроб унесет.
12 сентября 1927 г.
308. «Когда от серой пыли тротуара…»
Когда от серой пыли тротуара
И от людей на миг я убегу.
Мне слышится гавайская гитара
В тени лиловых пальм на берегу,
Холодная волна ложится с шумом.
И берег дрогнет от такой волны.
И льет огонь моим мечтам и думам
Твой нежный, звучный, твой напев струны.
Бездонный, черный холод океана
Так странно согласован, гак родной
Бессловной песне южного дурмана,
Как будто он и песня — ты со мной.
И не уйдут из памяти, не сгинут
Ни океан, ни пальмы тень, ни ты,
Ни остров тот, что мной давно покинут
Для дальней золотящейся черты.
29 сентября [1927 г.]
309. «Вижу ночью — черная долина…»
Вижу ночью — черная долина.
А за ней — лиловая гора,
У которой, будто середина,
Выложенный крест из серебра.
И не знаю, надо ли, не надо.
До креста до этого долезть,
В нем ли скрыта тихая отрада.
Или в том, что где-то звезды есть…
Черные орлы крылом тяжелым
Бровь мою заденут. Упаду.
Протяну устало руки долу
И нигде отраду не найду.
29 сентября [1927 г.]
310. «Меня тянет, тянет снова в горы…»
Меня тянет, тянет снова в горы,
где по склонам облака ползут.
где кругом лесистые просторы
разговор со звездами ведут.
[1927 г.]
311. «Не гадай по моим рукам…»
Не гадай по моим рукам,
я и так все черточки знаю,
знаю всех, кто подходит сам
и кого на пути встречаю.
Лучше я тебе объясню
про судьбу твою про такую
и последнюю песню мою,
непонятную, растолкую.
[1927 г.]
312. «Не смотрю напрасно на иконы…»
Не смотрю напрасно на иконы
И на ум молитва не идет:
Ни тебя, ни синие каньоны
Даже Бог мне больше не вернет.
Под огнями злыми Холливуда
Разве счастье дал тебе удел?
Глупый, глупый, — ты не понял чуда,
Приобщиться солнцу не хотел!
Если ты и встретишься со мною
(Нелюбимый и ненужный, нет),
— Я пройду спокойно стороною
И не обернусь тебе вослед.
Ведь тебя сманил к себе двуликий
Мишурой украшенный обман;
Ты не знал, что волны так велики
И что так безгранен океан.
А теперь ты помнишь всей мечтою —
Всей душой, которой снятся сны, —
Девочку со светлой головою —
Из чужой, далекой стороны.
26 февраля [1928 г.]
313. «Я помню желтые узоры…» [167] For Helen Stanley see note on poem 99.
Я помню желтые узоры,
Что осень южная плела,
И на заре — немые горы,
— И эта память мне мила.
У наших ног была долина
Туманной шалью повита.
Дымок крутился нитью длинной,
И с ним струилась в даль мечта.
И холод рос, и холод тени
Бодрили дух и тело нам,
И были горы — как ступени
К высоко скрытым чудесам.
Читать дальше