Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

И в свои 53 года я вновь испытываю то, что в первый раз тогда испытывал подросток, — первую скуку, первое сознание бессильности, чувство жизненной статики, окостенелости, как будто остановился, пораженный параличом, какой-то нерв, один из главных нервов, бившихся в ребенке! Биение, трепет этого нерва создавали вечный праздник в детстве и в ранней юности, окрашивали вселенную в праздничные золотистые, радужные краски. Вдруг все осветилось дневным летним, лишенным надежд светом, ровным, ярким и скучным-скучным. И я, заключенная в тело подростка, понимаю, что в эту, как будто совсем не страшную минуту, я переступаю куда-то в новый мир из вдохновенной фантастики детства. В мир голого линейного разума и его скуки, в мир, лишенный музыки и видений. Это одно из самых тяжелых мгновений прошлого, обретаемых мною на склоне жизни.

Есть у меня чувство отдельных мест: городов, улиц, домов, квартир. Сию минуту, сейчас здесь со мной первое московское чувство 1921 года. Вот я иду от Ярославского вокзала до Мясницкой. Грохот трамвая, сиротливость. Одиночество и страх. Мясницкую я воспринимаю почему-то темной, необычайно глубокой и холодной, словно заброшенный колодец. Дом с вывеской МПК — старый, кажется, ампирный — порождает особую тоску и ощущение безвыходности, бюрократической силы и равнодушия нового государства. Ничего особенного в этом доме не было. Однако сейчас я снова иду по Москве, иду, сидя за столом в ярко освещенной комнате лагерного учреждения, и тоскливое чувство дома МПК со мной. Первое кремлевское чувство. Холод пустого белого-белого зала с большим черным роялем у стены и чувство, вспыхнувшее во мне при звуке чуждого голоса, докатившегося ко мне из-за двери кабинета. «Барский голос!» — резко и насмешливо отметило это чувство, недоброе, настороженное чувство плебея.

О, как важны, пронзительно ярки, чувственны были эти осознания, переживания, впечатления тогда и как пронзительно ярки и чувственны они сейчас, в секунды их обретения!

Еще два обретенных мгновения — очень поздние. Я уже в лагере. Мне 48–49 лет. Зимний день, но зима была уже на исходе. Дневной свет. Я сижу наверху на нарах. Входит женщина. У меня <���нрзб.> ощущение полета. Меховой воротник, цвет серый и коричневый. Глаза очень большие, темные, тонкое, чистое смугловатое лицо. <���нрзб.> И все навсегда запечатлено, ушло, но я постоянно буду обретать это серебристо-серое и коричневое, эту зыбкость и мягкость.

И другое обретенное мгновение, связанное с той же смуглой, тонкой, гибкой женщиной. Я сижу около нее, на ее постели, читаю свои стихи. Вижу ее глаза большие-большие, еще сильнее потемневшие, немножко дикие. Словно с каким-то испугом она смотрит на меня, как будто готовясь к обороне и внутренне обороняясь. Но в глазах, кроме того, неожиданный для нее самой, да и для меня, восторг, восторг немой, восторг с оттенком страха, как будто женщина <���нрзб.> потрясена до оцепенелой завороженности…

Сколько обретаемых мгновений и как они удивительны в своей <���нрзб.> простоте и «бессюжетности».

1954

О жизненном пути и творчестве Анны Александровны Барковой наряду с литературоведами и прочими специалистами, скрупулезно разбирающими книжные и журнальные строчки, эпистолярные находки или дотошно разыскивающими хоть каких-нибудь очевидцев тех или иных событий, связанных с ее именем, дано право говорить и сегодняшним представителям органов государственной безопасности, на долю которых выпала гуманная работа по реабилитации жертв произвола тоталитаризма, необоснованных массовых репрессий, имевших место в мрачные периоды нашей истории. Именно в процессе этой работы родилась идея разыскать и изучить материалы, хранящие следы судьбы Анны Барковой, которые никому до сего времени не были известны.

Обрекая себя на многотрудную работу по реализации задуманного, те, кто взялся за нее, хотели не только попытаться во имя восстановления справедливости раскрыть истинные причины жизненной трагедии нашей землячки-поэтессы, творчеству которой еще в начале 20-х годов видные мастера русской культуры давали самую высокую оценку, но и устранить белые пятна в биографии человека, достойного почитания и памяти.

Такими материалами являются следственные дела, находящиеся в архивах органов госбезопасности в Москве, Калуге и Луганске, где в 1934–1935, 1947–1948 и 1957–1958 гг. вершились неправедные суды над Анной Барковой и откуда она в зарешеченных «столыпинских» вагонах отбывала в места заключения — Казахстан, Инту и Мордовию.