Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

Следственное дело — это средоточие документов, свидетельствующих о времени и основании ареста, доказывании вины обвиняемого: протоколы его допросов, показания свидетелей, вещественные доказательства, выводы экспертиз, результаты других следственных действий, предпринимавшихся проводящими расследование для подтверждения предъявляемого подследственному обвинения в совершении преступления, наконец, обвинительное заключение. В деле находятся в подлиннике и материалы судебного процесса: показания подсудимого, свидетелей, выступления сторон процесса и решение суда в виде приговора о мере наказания. К следственному делу обычно приобщаются и все документы о пересмотре дела, если таковое имело место, последующие решения по нему.

Да будет прощен автору этот профессиональный экскурс, но читателю необходимо иметь представление о том, что может дать исследователям приобщение к упомянутым материалам.

Во всех трех следственных делах в качестве вещественных доказательств оказались рукописи Барковой: в московском деле — блокнот с 59 стихотворениями периода 1922–1934 гг., в калужском — дневниковые записи 1946–1947 гг., в луганским — дневники, письма, 60 произведений в прозе, более 500 стихотворений. Значительная часть стихов, а проза, дневники и письма полностью были, как об этом заявили специалисты, совершенно неизвестны. Их нужно было вернуть тем, кому они предназначались, — читателям. И справедливость восторжествовала: 12 апреля 1991 г. на собрании общественности г. Иванова, посвященном 90-летию со дня рождения А. Барковой и организованном местными отделениями Союза писателей России и общества «Мемориал», все рукописи писательницы долгие годы находившиеся в заточении, разобранные и систематизированные, были официально переданы литературному музею Ивановского государственного университета.

Конец 1934 года. Политические метаморфозы и драматические события, происходившие в то время в партии и отечестве, обретают после убийства 1 декабря в Ленинграде С. М. Кирова новую окраску. Изданное в этот же день постановление ВЦИК СССР позволяет запустить маховик «чрезвычайки», направленный на выкорчевывание «всех и всяческих оппозиционеров».

25 декабря 1934 г. подошла очередь бывшей сотрудницы журналов «Голос кожевника», «Ударник нефти», а в последнее время нештатницы одного из отделов политпросвета Анны Александровны Барковой. Во 2-м отделе СПО НКВД имелись материалы о «систематическом ведении» ею «антисоветской агитации и высказывании террористических намерений». Им был дан ход, и по ордеру, подписанному заместителем наркома Прокофьевым, Баркова была арестована и препровождена в Бутырский изолятор без получения обычной для этого санкции прокурора. Буквально на следующий день были допрошены два ее близких знакомых — журналист Виктор Г. и художник Абрам П. (подробные сведения о них имеются, но по этическим соображениям здесь и в ряде других случаев приводить их не будем). В кратких протоколах допросов того и другого записано почти слово в слово одно и то же: «…встречались с Барковой в домашней обстановке… судя по разговорам, она не является человеком, стоящим на платформе советской власти… В беседах неоднократно рассказывала анекдоты антисоветского содержания; говорила, что при советской власти, вследствие отсутствия свободы слова и цензуры, более жесткой, чем при царском режиме, писателям нет возможности развернуть творческие силы, а после убийства Кирова оправдывала террор оппозиционеров, вынужденных прибегнуть к этому из-за отчаяния ввиду лишения их возможностей осуществлять свои идеи…»

В последующие дни декабря 34-го проводились допросы Барковой. Из протоколов видно, что следователь, а им был оперуполномоченный Глаголев, настойчиво желал, чтобы та предельно полно очертила круг своих знакомых, с которыми имела постоянное общение, рассчитывая, видимо, впоследствии в ходе их допросов получить как можно больше фактов, подтверждающих выдвинутое ей обвинение. Анна Александровна назвала дюжину фамилий таких лиц, добросовестно выложила следователю, что и когда говорила в обществе того или иного. Она даже конкретно определяла, как каждый из них относился к ее высказываниям, и по этим показаниям получалось, что добрая половина обычно в таких случаях переводила разговоры на другую тему или отмалчивалась, а реагирования других писательница просто не помнит. О себе же Баркова говорила полно и прямо. В протоколах ее допросов зафиксировано: «В 1927–1928 годах сочувствовала идеям троцкизма, считала, что руководители большевистской партии поступили неправильно, не дав оппозиций высказываться в широком масштабе…