Анна Дронова: Избранное

Баю-баюшки-баю.
Спи на самом на краю.

Баю-баю-баюшки.
Спи на самом краешке.
А заплачешь – пощади,
гарью края не чади.

Как яйцо пасхальное,
как кольцо венчальное —
баю-баюшки-баю —
жизнь застыла на краю.

Жизнь катилась к краешку —
баю-баю-баюшки —
ай, краюхою луны,
ай, мозолями волны.

Баю-баюшки-баю.
Спи, покамест я не сплю.

Жизнь катилась посуху —
укатилась за море.
Набери-ка воздуху.
Надыши-ка памяти.

Жизнь катилась по морю —
расстелилась по миру.

А возьму-ка на руки,
понесу, как горюшко,
милое дитя моё,
маковое зёрнышко.

Ласково несомое,
живое, невесомое,
ах, зерно, зерно моё —
да с другими зёрнами —
сеять в землю чёрную.

Не могу, а надобно
(баю-баю-жалобно)
времени отдать его
(баю-баю-прядево).

Не хочу, а ведомо
(баю-баю-преданно):
отпущу когда-нибудь
баю-баю-на небо.

Не то вороны склюют.
Не то вихри отпоют.

Баю-баюшки-баю.
Спи, пока я на краю.

Баю-баю, баю-бай.
Долог путь, да близок край.

Чтобы падать было мягче,
крепче засыпай.

Волчья душа в человечьем теле,
волчьи забавы промеж скорбей.
Я за тобою спешу, но мне ли
выйти, плуту, из твоих сетей?

Плут расставляет повсюду путы,
чтобы запутаться – так и знай!
Вечность бежит от одной минуты,
будто от волка – заяц-толай.

Там, где звериные рыщут тропы,
я пролагаю свой скорбный путь.
Волки – не рыцари, не холопы,
но каждый из нас – это волк чуть-чуть.

Там, где идут к водопою лоси,
я выступаю на смертный бой.
Волки пощады себе не просят,
хоть и хотят, как и все, домой.

Наши клыки – не острей секиры,
наши леса – не высокий храм.
Волки-собратья воюют с миром —
с малых годочков до смертных ран.

Кровью питают в бою жестоком
поле, поросшее злой травой.
То, что охотничьим кличут рогом, —
рог исключительно боевой.

Знают волчата от старой волчицы:
прут – это в будущем чей-то кнут.
Нашему брату в дары сгодится
только свобода от древних пут.

Каждому пахарю – сноп пшеницы,
каждому ратнику – щит и меч.
Нашему брату в дары сгодится
ночью луну, как жену, привлечь.

Нам недоступны слова молитвы —
голос природы велик и прост.
В час ожиданий и в час ловитвы
ловим надежду за лисий хвост.

Волку – не весело, не свирепо,
волку – больнее всего явить
душу свою… Потому что в небо
нам не смотреться, а только выть.

Нашему брату любая рана —
точно помарка в живой душе.
Нас укрывают ночные туманы,
наши шерстинки – настороже.

Мы – отщепенцы, и наша стая —
стая бродячих, но всё ж не псов.
Нашему брату молва любая —
точно зарубка в строю стволов.

Волчье лицо в человечьей маске,
в голосе смертника – хищный рёв.
Волки вверяют себя по-братски
миру – до самых его краёв.

Каждую ночь и на каждой сече,
лёгким путём выходя на бой,
будто бы оборотнем отмечен,
волк состязается сам с собой.

Ах, Россия моя, Россия —
что ты смотришь, как Евдокия?
На телеге, и с двух сторон —
по солдату: – Смотри, смотри же!
Как всё то, что ты любишь, брызжет
кровью. – Смерть, подойди, порадуй! —
Не дадут отвести и взгляду.
Слышишь чей-то – не свой же – стон.

Сон. Кошмарный и долгий сон.
Евдокия, да ты сама ведь —
не опустишь глаза! Не вправе —
ибо то, что любила, в корчах
погибает на том плацу…
Так смотри же – смотри, не морщась —
ведь красавице всё к лицу.