Анна Баркова - Избранное. Из гулаговского архива

Письмо Барковой дошло до наркома. 9 марта 1935 г. Ягода на препроводительном к нему рапорте собственноручно начертал: «Молчанову (в то время начальнику секретно-политического отдела главного управления госбезопасности НКВД. — В. П .). Не засылайте далеко», — определив этой краткой резолюцией судьбу поэтессы. 26 марта 1935 г. дело в отношении Анны Александровны Барковой было рассмотрено Особым совещанием при НКВД СССР, которое постановило: «За контрреволюционную деятельность — заключить в исправтрудлагерь сроком на шесть лет». Уже через три дня последовало указание «с первым отходящим этапом направить в распоряжение Управления Карлага НКВД г. Караганда». Видимо, Казахстан был тогда одним из тех мест, которые считались не очень далекими; именно там Анна Баркова провела первые пять лет заключения.

В завершение обзора первого следственного дела А. А. Барковой следует сказать о том, что в протоколе обыска, произведенного во время ее ареста, отмечено: «…взяты для доставления в НКВД напечатанная на машинке драма в 4-х действиях „Пятнадцать долларов и 300 рублей“ на 95 страницах, разные стихотворения и переписка…» К великому сожалению, ничего из рукописей Барковой, кроме упоминавшегося блокнота, при деле не оказалось, ибо в то время уже вводилась практика уничтожения по завершении дела всего того изъятого при арестах, что, по мнению оперработников или следователя, не имело значения для обвинительной части и не являлось вещественным ее доказательством. Косвенные данные позволяют судить, что в числе уничтоженного были и письма гимназической учительницы Барковой — Веры Леонидовны Колегаевой.

После освобождения из Карагандинского лагеря, а затем кратковременного проживания в Таганроге А. А. Баркова предпринимала попытки обосноваться в Москве, но они оказались безуспешными, и с осени 1940 г. она стала жительницей Калуги.

Документы свидетельствуют, что пребывание ее там было несладким. Только в первые военные дни Анна Александровна смогла устроиться в школу (номер, кстати, у той и то оказался тринадцатым), на должность уборщицы. Проработала там до осени 42-го и потом перебивалась кое-как благодаря помощи своих московских знакомых. Далее было двухлетнее бухгалтерство в КОГИЗе, а в 1946–1947 гг. — работа ночным сторожем в «Облсельхозстрое».

Нельзя не упомянуть о том, что сразу после изгнания из Калуги немецких захватчиков Баркова задерживалась органами МГБ, видимо, осуществлявшими фильтрационную «проческу», и в течение нескольких дней проверялась как подозревавшаяся в пособничестве оккупантам. В ходе проверки ничего подтверждающего это найдено не было.

Весь калужский период, как показывают материалы второго следственного дела, был у Барковой временем одержимого чтения: западная и русская классика, «толстые» литературные журналы, мемуары, бюллетени Московской патриархии, материалы о проходившем в те времена Нюрнбергском процессе. Рождались планы работы над историческим романом в «макиавеллевском» духе. О ее внутреннем состоянии узнаем из дневника: «…живу по самому животному инстинкту самосохранения и из любопытства».

Не удалось сохраниться — 27 ноября 1947 г. Баркова была арестована.

На допросе 1 декабря ей задавались вопросы, касающиеся предыдущего ареста. Сразу же после ее рассказа о сути предъявлявшегося тогда обвинения последовал вопрос-утверждение следователя, действительно ли арестованная, будучи враждебно настроенной против существующего в Советском Союзе строя, до самого последнего времени проводила активную антисоветскую работу. На это последовал ответ Барковой: «Я признаю себя виновной в том, что, будучи антисоветски настроенной, я свою озлобленность против существующего в СССР строя фиксировала в заведенном мной дневнике, который изъят у меня при аресте. Однако утверждаю, что свои антисоветские взгляды я среди своего окружения не распространяла». Реакция следователя на такое заявление отражена в протоколе: «Вы говорите неправду, и мы Вас будем изобличать на следствии».

Эти изобличения по сути свелись к показаниям квартирохозяйки, ее дочери и одной их знакомой; из них следствие заключило, что Баркова не скрывала в разговорах своего враждебного отношения к социалистическому строю, клеветала на советскую действительность, нелестно отзывалась о Сталине, говорила об отсутствии в СССР свободы слова.

Сейчас это выглядит как нелепость, а в то время записей в изъятых при обыске дневниках, показаний трех свидетелей, подтверждения их показаний самой обвиняемой да приложенной справки о прежней судимости хватило для предъявления Барковой обвинения по ст. 58–10 части I УК РСФСР. По этой статье 16 февраля 1948 года Анна Александровна и была осуждена Калужским областным судом на 10 лет лишения свободы с отбыванием в ИТЛ и поражением в правах на 5 лет после отбытия наказания.