Юрий Окунев - Люби навсегда

То грома слышались раскаты,
То будто затихал поток,
То музыка звала куда-то,
А то в ней слышался упрек.

Поднялся занавес. Я вижу
Читающего старика.
Придвинула свечу поближе
Его дрожащая рука.

Я был знаком со стариками,
Но этим все же изумлен —
Он пел и разводил руками,
Кому-то жаловался он.

Вдруг пламя вспыхнуло на сцене.
И из него явился черт,
Зал оживился в то мгновенье,
А я сидел ни жив ни мертв.

Я был напуган не на шутку,
А черт красиво начал петь.
До полуобморока жутко
Мне было на него смотреть.

Но тут, вглядевшись в маску злую,
Знакомого узнал я в нем.
Не так черт страшен, как малюют!
Я был отлично с ним знаком!

У нас в гостях он не был гордым;
Спокойный голос и шаги —
Он был вполне домашним чертом
И ел с капустой пироги.

И возгордился я тогда-то,
Узнав того, кто предо мной;
Ведь я вчера запанибрата
Был с настоящим сатаной.

Но тут он вверх взмахнул рукою,
Стена раздвинулась, и зал
Увидеть смог уже такое,
Что я никак не ожидал.

Ну и попал я в перепалку:
Передо мной, ни дать ни взять,
Сидит задумчиво за прялкой
В чужом нарядном платье… мать!

И мне потребовалось лично
На сцене проявить свой пыл —

Комично это иль трагично:
Я к матери бежать решил!

Как роли поменялись скоро:
Теперь не я был в тупике.
Я видел, как у дирижера
Дрожала палочка в руке.

В меня растерянно уставясь
И не пытаясь скрыть испуг,
Сам сатана и доктор Фауст,
Как статуи, застыли вдруг.

Но тут же я на поле боя
Понес решительный урон,
Как явствует само собою,
Я был на место водворен.

…Так я присматриваться начал
К оттенкам споров и обид.
И выглядел уже иначе
Актерский закулисный быт.

Он показался в новом свете.
Мне это причиняло боль.
Артисты ссорились, как дети,
Как лакомство, делили роль.

…Мы с братом через щель забора
Высматривали, как идут
Походкой гордою актеры
На праздничный, но тяжкий труд.

Вот проплывают балерины
С привычной живостью невест.
Их жизнь, как вечные смотрины,
Им никогда не надоест.

А вот знакомые фигуры.
Мне их немудрено узнать.
То мой отец,
усталый, хмурый,
К театру провожает мать.

Мне голос слышится тревожный,
В нем нотки нежности, тоски:
– Не простудись,
будь осторожней.
У вас там вечно сквозняки!

Он вслед посмотрит ей печально
И, будто для нее одной,
Вдруг улыбнется нелегально,
В душе гордясь своей женой.

Да, жизнь в семье прошла не пусто.
И ту семью я назову
Союзом жизни и искусства,
Кончая первую главу.

Вновь вспоминаю детства дни я:
Мелькали в тишине двора
Учителя, врачи зубные
И оперные тенора.

Здесь жил педолог-лжеученый
И скромный чистильщик сапог.
Прав избирательных лишенный,
Здесь нэпман свил свой уголок.

Над сонмом дней, страстей, занятий,
Общественных и личных сфер,
Над всем царила тетя Катя —
Надменный милиционер.

Гроза мужчин и недотрога,
В ней все заметно: статность, рост.
Красавица в наряде строгом
Походкой твердой шла на пост.

Она считала лишней просто
Кокетства женского игру.
И соответственную росту
Носила гордо кобуру.

Кто из мужчин не отупеет,
Замри и лучше не гляди.
Казалось, лопнет портупея,
Сдавив карманы на груди.

Она сильна была в науке,
В той, что велит без лишних слов
Скрутить у хулигана руки.
Как свяжет, скажет:
– Будь здоров!

Подмоги ближних не просила,
Не шла на штурм мужских сердец.
– Вот это да! Вот это сила! —
Все восхищался мой отец. —

Что хватка, что осанка! Любо!
Артистке хрупкой не под стать!.. —
И молча поджимала губы
Моя обидчивая мать.

Но странно, вдруг совсем некстати,
Нежданно и исподтишка
Влюбилась насмерть тетя Катя
В соседа ростом в три вершка.

Он был тщедушным, беззащитным,
Терпел насмешки от жильцов.
И в одиночестве обидном
Замечен был в конце концов.

В оркестре при кино «Прожектор»
Слыл незаметным скрипачом,
Но, став желаемым объектом,
В игру страстей был вовлечен.