Юрий Окунев - Люби навсегда

В бесконечность превратила утро
(Смотрит чуть насмешливо, но мудро
Мой читатель).
…Что ж поделать, каюсь.
Снова женщина. Не отрекаюсь.

Шла,
и луч вдруг становился резким,
Шла,
и сразу громче стали всплески,
Шла,
и сразу море стало морем,
Шла,
и в ликованье день бесспорен.

Не к тебе. Не возгордись собою.
Ни к кому. А просто шла. К прибою.

Отчужденно и без соучастья.
Странно. Что же это было?..
Счастье!

Забудется на миг. Потом двоится,
Троится. Проясняется. И вновь:
Как двойников, как копий вереница.
А подлинник один – моя любовь.

В моем вчера, в моем сегодня кроясь,
Дробится, умножаясь на года.
…И даже повторяется как новость.
Единственная новость навсегда!..

Отец рабочий. Мать артистка.
И шепоты вползали в дом
О том, что очень много риска
В соединении таком.

Что им не суждено жить в мире,
Что счастье их пойдет на слом:
Не упаковывают гири
С фарфором вместе и стеклом.

Отец миндальничать не любит,
И правду-матку сгоряча
Он по-рабочему отрубит,
Без театральности, сплеча.

Порой казался он жестоким.
Избрала мать иной язык:
К полутонам, к полунамекам
Нрав артистический привык.

Допустим, не было оваций
И правде требуется дань.
Допустим, надо бы признаться,
Что был провал и дело дрянь.

Звучит признанье неудачи
Не как судебный протокол.
Артист нам скажет не иначе:
– Вчера я в образ не вошел!

Отец был прям с собой и с нами,
Не раз вгоняя в слезы мать,
И лишь своими именами
Любил он вещи называть.

Бывало, лицемерят гости
Перед коллегой. А отец
Вдруг тихо скажет:
– Лучше бросьте,
Скажите: разве вы певец?

И тенор только глянет косо,
Но токарю его не жаль.
Он труд любил звонкоголосый,
Чтоб голос пел и пела сталь!

Талантливые не боялись.
Его побаивались те,
Что предпочли искусству зависть
И лицемерье – прямоте.

Они-то матери шептали:
– Как вы могли судьбу связать
С медведем грубым! Вы пропали!.. —
И, слушая, вздыхала мать.

Те заговорщики-бояре
Плели интригу до утра.
И вдруг в дверях нежданный, ярый
Отец, страшней царя Петра.

Как будто с верфи корабельной,
В рабочей блузе входит он.
И сын, мечтатель и бездельник,
Отцовским взглядом пригвожден.

Я в пол уставлюсь виновато.
Ведь я причастен к смуте сей.
Так пред отцом Петром когда-то
Стоял царевич Алексей.

Что детство в людях примечало —
Понять спешило поскорей.
Так изучаем мы сначала
Своих отцов и матерей.

Мне многое казалось странным,
Хоть шло своим все чередом.
Мать неизменно, постоянно
Под вечер покидала дом.

А по утрам вдруг замолкала,
Страницы книги теребя,
Какой-то образ все искала,
Зачем-то «уходя в себя».

К обеду потеряв веселость,
А за обедом аппетит,
Часами пробовала голос
И говорила: «Не звучит!»

Шла к двери с бледностью заметной,
И я не знал, как понимать, —
На пытку иль на подвиг смертный
Уходит мученица-мать!

А ночью голоса в передней
Я различал, восстав от сна,
И триумфатора победней
Входила в комнату она.

С букетами в руках входила,
С отцом беседуя, горда…
Во всем спокойствие и сила.
– Как пела? – спросят…
– Как всегда!.. —

А завтра снова начиналось:
Под вечер – паника, испуг…
И так не разомкнуть, казалось,
Загадочный, волшебный круг.

Но вот пришел мой день отрадный.
Я был побалован судьбой.
Мать придала мне вид парадный
И повела меня с собой.

Меня слепили ложи, люстра,
Литавры, арфа – все подряд.
И, полный радостных предчувствий,
Я был посажен в первый ряд.

Вот свет погас. И все затмилось.
Минуты прекратили бег.
С волшебной палочкою вырос
Передо мною человек.

И не сравню других открытий
Я с царством звуков. Как сквозь сон,
Внимал им шестилетний зритель,
До основанья потрясен.