Владимир Мавродиев - Избранное

В глазах твоих – то нежность,
то печаль.
А мне никак не одолеть молчанья.
И бой часов вокзальных. И мельканье
машин, бегущих в ледяную даль.

Да, отошли сентябрьские дни.
Снегами занарядилась Россия…
Мы в декабре стоим совсем одни.
И вольно нам, и чисто, и красиво…

А вдруг растает снег, упав едва,
и серость в души к нам привычно
ввалится?
Очнёшься ты.
Смешные снимешь варежки.
Какие же тогда сказать слова? –
Когда пойму, что сладкою ошибкой
был тот порыв, что сникли паруса…
Что на щеке – не талая снежинка,
а первая прощальная слеза…

Очень тихая река,
некрутые берега.
Рядом тихая дорога
и осина-недотрога.
Блеск росы в траве потух,
пёс бежит, орёт петух.
Скрип колодца иль ворот.
Человек к реке идёт.
Всё – как сотню лет назад:
синий день и белый сад…
Но над речкой ясной – Ту
режет рёвом красоту…

Как у всех, могила у поэта.
Куст цветов, неброских и нечинных.
Средь других похожих неприметна,
от других почти неотличима.

Но когда дождём заморосило
и когда снега идут, тихи,
на его обычную могилу
густо-густо падают
стихи.

В снегу глубокие следы
куда-то тянутся, чернея…
Но хочется зари скорее,
а не холодной темноты.

Белее утром белый снег
и город дышит полной грудью.
Мне дорог встречный человек,
а темнота, она к безлюдью.

На могиле отца – два тополя.
Не сидеть бы мне в их тени…
Но стволы почему-то тёплые
даже в злые осенние дни.

Тополей этих сущность – добрая.
И легки они, и туги.
На могиле отца
два тополя.
Две руки.

Улыбка поневоле,
коль вспомню вновь про то.
Мне их купили к школе,
блестящие, с рантом.
На толстой коже – сила!
Не страшен и мороз.
Я их из магазина
двумя руками
нёс!
Их примеряя, робко
ходил. Смеялась мать.
Запихивал в коробку
и прятал под кровать.
Товарищам по дому
бежал о них сказать.
Меня под вечер долго
укладывали спать.
Я просыпался часто,
но всё же засыпал.
И, что такое счастье,
тогда
я точно знал.

…И запахло летом – запалённым…
Я давно такого не видал,
чтоб над пожелтевшим за ночь клёном
август богатейски хохотал…

А сентябрь пришел – не разозлённый,
на него ходил я поглядеть:
за обыкновенный лист зелёный
щедро платит золото и медь.

Но деревьям не в новинку это,
от такой награды тяжело,
и молчат с рассвета до рассвета,
кутаясь в последнее тепло.

Скоро дни в унынии потонут:
пьяный ветер, холод, сер и зол.
А пока – лишь дождичек протопал
да туман на цыпочках прошёл.

Но у Волги, в сквере вдоль дорожек,
огоньками странной красоты,
холодея от рассветной дрожи,
не погаснуть силятся цветы.

Стоит только лучше приглядеться,
и увидишь, хоть не без труда,
как в дупло луны ползет погреться
муравьем серебряным звезда.

Не гадаю – что там будет после…
День пройдёт быстрей другого дня,
и уедет, как зелёный поезд,
не простившись, лето от меня…

Ушли давно златые полдни,
уж первый иней впереди.
А по дубравам красным поймы,
шепча своё, бредут дожди.
Не те, июньские,
парные,
что наливали травостой,
а эти тихие, грибные,
в разливе свежести густой.
…В грибном ряду на рынке плотно –
лесной недолгий уголок.
К весам расчётливо-холодным
прилип осокоря листок…
Вот дядя, безнадёжно грузен,
трёт о прилавок свой портфель.
Он сам бы в лес пошёл по грузди,
да уж куда ему теперь…
Вот две девчонки в модных джинсах,
две птахи городской судьбы,
с вопросом к бабушке:
«Скажите,
а где у нас растут грибы?»
Не только для засолки средство
и блюдо доброе к столу,
грибы кому-то –
память детства
иль вздох по милому селу…
Причина, может, и иная,
здесь все догадки хороши.
Желанный вдох – пора грибная,
глоток отрады для души.