Елизавета Иванникова - Арфа серафима

Следы ладоней и коленей,
С нетленной верою в Отца,
Следы безудержных молений
За оземленные сердца.

Молва же тайно поселилась,
А с ней – тюрьма или сума,
Что вместе с матушкой молилась
Здесь Богородица… Сама…

Пускай былое не вернется.
Всё было? Было, да не всё…
Так не жалей, что повернется
Привычной жизни колесо.

В ней ум и знание – горою
Возвысят гордости порок,
В ней может перекрыть порою
Тромб камня – чистый ручеек.

Души не вычищены стойла,
Но осознать спеши скорей,
Насколько мы уже достойны
И оскорблений, и скорбей…

К Арсении тянулись люди.
Горючих слёз текли ручьи,
Ведь знали все, что не забудет
Она стенания ничьи.

И верили – её моленья
Дойти до Господа могли,
И до виновницы спасенья,
Царицы Неба и Земли.

Как мать, звала земля донская –
Покрепче за меня держись!
Наваристая и густая
Народная кипела жизнь.

И от своей семьи украдкой,
По молодой греша поре,
Казачкам трудной и несладкой
Казалась жизнь в монастыре.

Но были те, кого молитва
Вела всесильно за собой,
Небесной радужной палитрой
Переливался мир земной.

И среди них душой весенней
Сквозь грозовой пройдя поток,
Жила игуменья Арсения,
Донской лазоревый цветок.

Луга ромашками усеяны
Ждут в женской юбке косаря…
Была игуменья Арсения
Поэзией монастыря.

Жизнь, словно свечка, угасима.
Пусть дорог монастырский кров,
День прославленья Серафима
Позвал игуменью в Саров.

Она опасно заболела.
И хоть мучителен был путь,
Уже с дороги не посмела
Обратно к дому повернуть.

Душа летела вольной птицей,
Чтобы успеть, не опоздать,
В святом источнике умыться,
Во славу службу отстоять.

Мохнатой охраняем елью
Приют лесной не изменён,
Избушки сгорбленная келья
И вход в пещерку из неё.

Доступным стало пониманье
Того, чему названья нет:
Ведь тут в смиренье и молчанье
Святой провёл тринадцать лет.

Здесь по-иному время длится,
И тысячу безмерных дней
На камне старец мог молиться,
И было всё так близко ей.

Державы слава и ограда,
Во плоти ангел Серафим,
Он с нею был всё время рядом,
Она молилась вместе с ним!

О, как страшна молитва бесам!
Звук проносился невесом
Над тем мордовским чёрным лесом,
Где Болдинский гнездился дом.

Невинной радостью искрится
Тот день, что памятью глубок,
В нем полдня огненные спицы
Воткнуты в солнечный клубок.

По лесу, собирая шишки,
Она прошлась почти без сил.
Ей всё казалось: бурый мишка
Здесь беспрепятственно бродил.

И горько сердце стало биться,
Домой забота позвала,
Там, в Усть-Медведицкой станице,
Своя Медведица была.

Текла сквозь дебри краснотала,
Закатным пламенем горя,
И синеву давно впитала
В название монастыря.

Там заждались родные тени…
По Воле Божьей неспроста
В сей день для матушки Арсении
Открылись Смертные Врата.

И так провидчески незримо
Сплетало нити Бытиё:
С днем прославленья Серафима
Кончину светлую её.

Мы все прописаны в двадцатом,
В том веке, канувшем давно:
Мальчишка, бегавший когда-то
Смотреть военное кино.

Сосед, что с ним под дулей старой
Сидел за шахматной доской,
Потом, задумавшись устало,
Стоял над кручею донской.

Пиджак писательский накинув,
Беззвучный слыша перезвон,
Следил за журавлиным клином,
И сердце плакало вдогон.

Как-будто горний ветер дунул,
И тьма рассеялась над ним,
Когда из отчества придумал
Он шестикрылый псевдоним.

Не раз менялась власть местами,
Поистрепав мечты до дыр!
Серафимовичским стали
Звать разоренный монастырь.

Чтоб в стенах жизнь его теплилась,
От едкого не рухнув зла,
Электростанция вселилась
Под расписные купола.

И в поисках земного рая
Преодолев и боль, и страх,
Искрилась молодость, играя,
На оголенных проводах.

В надречный сад вернемся снова,
Где жил мальчишка-шахматист,
Не мог не стать он сыном Слова,
Не знать, как бел бумажный лист.