Александр Димитриев - Возвращение. Часть 2. Избранное

С золочёного шпиля мой ангел продолжит полёт
над свинцовой водой и над серой бессонницей улиц.
Пожалейте всех тех, кто уже никогда не придёт,
не жалейте ушедших, которые к вам не вернулись.

Вслед за ночью в мой город недаром приходит заря, —
ради наших детей и грядущего нашего ради.
Не жалейте о днях тех, что вам довелось потерять,
об одном судном дне пожалейте, что вами украден.

Город мой, ты такой же предатель,
как и сотни других городов!
В поэтическом самиздате
вырывался из стройных рядов
твой же сын, только первый из прочих,
у кого два крыла за спиной.
Но, вещая, он снов не пророчил
над великой наивной страной,
не вписался и в хор синодальный,
что псаломщик создал на века. —
От Литейного до Арсенальной
путь-дорога была коротка.
Город муз не заметил рассвета
и повторно ослеп оттого,
что, взрастив в своём чреве поэта,
окончательно предал его…

Через годы Васильевский остров
навсегда его ляжет строкой,
ведь Венеции (этой!) так просто
он когда-то доверил покой…

Нет, не бывает жизни без любви,
когда любовь становится привычкой:
её заменит, вспыхивая спичкой,
другой огонь. И как ни назови,
его всегда заметишь ты во мгле,
пусть не горит он – только слабо тлеет,
но на душе становится теплее,
светлее на покинутой Земле.

На завтра не откладывай дела,
и разговоры важные, и встречи.
Откуда опрометчивость взяла,
что наш поход по жизни бесконечен?

У этой жизни есть конец, увы,
и для кого-то не наступит завтра, —
случится это, видимо, внезапно…
Но как же, не теряя головы,
сегодня всё успеть?..

Доволен ты собой! Твой каждый вздох
нам шепчет имя нового кумира…
– Собой довольным мог быть только Бог,
как сказано, при сотвореньи мира.

Делите восхищение на всех
людей достойных – близких или дальних,
кроме себя, а свой успех, как грех,
храните лишь для слов исповедальных.

Час апокалипсиса бьёт.
С жестокой жадностью вампира
антихрист с кровью душу пьёт
у почивающего мира.

Он жив и он не просто враг,
пришедший на разнос заразы.
Так ткани разъедает рак,
распространяя метастазы.

И, игнорирующий смерть,
Готов он Злом заполнить сердце.
Исчадье ада или смерч,
Людей сметя как иноверцев.

Ты выйдешь на `Аничков мостик
к четвёрке ретивых коней,
где Невский, мой старый агностик,
не дремлет в созвездьи огней.

Свернёшь и, пройдя вдоль Фонтанки,
как в семьдесят прошлом году,
окажешься на полустанке —
у юности в Летнем саду.

Пусть он уж не тот, но мы те же,
и память не знает границ,
хоть ей доверяем мы реже
в плену электронных страниц.

Да чёрт с ним, с Инетом! По братской?
Вот Троицкий через Неву —
и мы уже на Петроградской…
Ты помнишь ведь, где я живу?

Боишься смерти? Значит любишь жить, —
так не считай, сколь жизнь ещё продлится:
она так любит радостные лица
и так не уважает миражи!

Боишься жизни? Значит слово «смерть»
тебе определённо станет ближе…
Дай Бог, чтоб с этим всё равно ты выжил
и смог на жизнь свой взгляд пересмотреть.

Поэзия нахлынет как волна
и, окатив вас с головой, отпрянет…
И лишь на миг наступит тишина.
И снова боль напомнит вам о ране,
что на ветру молчать не может без
прикосновения воды и омовения.
И, новым в`олнам встав наперерез,
вы вновь начнёте до самозабвения
благодарить их…

Оправдай безысходность дождя
неизбежностью вечной природы,
и пусть новое чувство свободы
не оставит тебя, уходя.

Не печалься, не плачь, не зови
сожаленье: не станут полезней
неизбежность последней болезни,
безысходность последней любви…