Василий Макеев - Лепота

И хвастались —
Каждый —
Своей работливой породой,
И хмурили грозно
Колючие брови-терны…
…А все ж получилось,
Что нету греха за природой!
Худы урожаи,
А нет за природой вины.

Мой кум Николай
С непривычки
Икал окаянно
И тоже
Спроста
Языком городил огород, —
Не только себя
В упоенье
Корил покаянно, —
Но впрямь
За неправду
Журил человеческий род.

Беседа квелела…
Клонилась к концу
Понемногу.
В пригрубке огонь,
Впопыхах кучерявясь,
Шумел.
Когда ж сват Митрон
Помянул ненароком
Про Бога,
То – странно! —
Успеха
Ни капли какой
Не имел.

Пока бы хозяйка
Во двор
На мороз не турнула,
Нас резвые речи
Незнамо б куда завели!
…А все ж получилось,
Что жизнь с колеи
Не свильнула,
Что славные годы
Не около нас промели!

Дымя
Что есть силы,
Беседа ушла за ворота,
Понуро топталась
В звериности зимних
затей…
Прощаться под вечер
Такая была неохота!
Как бережно длится
Прощанье
У русских людей!

И ведь не навек,
Не на злобные
Долгие сроки,
Но грустно прощались
Из тех же
Таинственных сил…
А вдоль по сугробам
Как будто
скакали сороки,
И скалкой
По ставням
Ревнивый мороз колотил.

Под ветреным снегом
Со скрипом
Ворочалась стежка,
В лядунках ведро
Балабонило
На журавце,
Шугал воробьев
У сарая
Мой дымчатый тезка,
И мама,
Сияя,
Ругала меня на крыльце.

Господь мне не дал голоса заздравного,
И, хриплой грустью маясь оттого,
Ворчу я летом на Ивана Травного,
А в январе сержусь на Рождество.

Ворчу, что лето загодя обабилось
И трав ресницы в деготной сурьме,
Сержусь на то, что снегу поубавилось
В небесной перелатанной суме.

И никакой в миру не путешественник,
Я все же нос по ветру ворочу:
В Москву народ за славой и за песнями,
А я за снегом святочным качу.

Проветриваю душу помаленечку,
Веду свой род от ветреных Емель.
Привет тебе, сугробная Малеевка —
В горлатной шапке праздничная ель!

Привет тебе, метелица кутейная!
Чтоб впрок пошла крещенская кутья,
Облизывая лакомства шоссейные,
Мети скорей в хоперские края.

Где очи незаплаканны озерные,
Из сада вишню выжили терны,
Мети туда, где гати черноземные
Который год безрадостно черны.

Ступай, метель, плутая огородами,
Вершить в степи вольготной волшебство.
Там до всего приметливые родичи
Щедрей меня прославят Рождество.

Видимо-невидимо, слыхано-неслыхано —
Валит снег на улицы города Москвы,
И поземка поздняя вяжет, будто лыками,
Будто на ночь путает по ногам мосты.

Вся Москва как в озеро тихое опущена,
Снег летит-слетается на фонарный свет,
Осеняет вечностью бронзового Пушкина,
Может быть, о нянюшке думает поэт.

В эту пору снежную поневоле вспомнится
Про житье в бревенчатых четырех стенах,
Утренние запахи в запустелой горнице,
Веники окладистые в продувных сенях.

Но как в полночь зимнюю
выпадет погодушка,
Заровняет впадины, кочки и углы, —
Что Москва-боярыня,
что деревня-вдовушка —
И в речах рассыпчаты, и лицом белы.

Если б я знахарствовал красоте во здравицу,
Если б тайну вечности знал я наизусть,
Я Москву оставил бы спящею красавицей,
Положив ей в голову пуховую Русь.

Пусть такое нравится далеко не всякому,
А житье хреновое в сущности у всех,
Что в селе, что в городе – всюду одинаково
Валит по пословице на голову снег.

Мороз хмельней березового сока,
Земле к лицу крещенские снега,
И женщина, которая далеко,
Как никогда мне нынче дорога.

Легко бегут послушливые кони,
Скрипит и стонет снежное жнивье,
В который раз, за радостью в погоне,
Я отнимаю радость у нее.

Печаль ее мне больше не простится,
Сторицей не окупится вина.
Она меня, как ветра в рукавице,
Держать в своих ладонях не вольна.

Но все ж, каким бы ни был бестолковым,
Я у нее себя не отниму.
Я привезу ей вечером пуховым
В своих глазах пуховую зиму.

Уткнусь в ее горячие ладони,
Поглажу робко волосы ее…
Легко бегут послушливые кони,
Скрипит и стонет снежное жнивье.