Василий Макеев - Лепота

И несет куда – не знаю,
В карагодные ль края
На износ меня кривая,
Гулевая колея.

Я лечу, не задираюсь,
Во все стороны клубя,
И украдкой озираюсь
На других и на себя.

Чешет в гору друг мой ходко,
Не хватаясь за бока…
Там на игрище молодка
Не жалеет каблука…

Кто себе готовит тризну
Из-за розовых ланит,
Кто для ближних укоризну
Все за пазухой таит…

Петь стремглав взаправду жутко,
А страдать – тонка кишка!
Прибасай, моя зовутка!
Белена моя, дишкань!

Пусть несет и завевает
В карагодные края
На износ меня кривая,
Гулевая колея!

Еще капель под сердцем екала
И пахло прелою корой,
Пока бродил вокруг да около
Снежок с захлюстанной полой.

Еще туман тайком тропинкою
Блукал и скрадывал зарю,
Когда мороз тупой дубинкою
Под дых ударил декабрю.

И пала ночь в злорадном вьюженье,
И жуть ползет на взгорок лба,
Едва в ледя́ном окольчуженье
Зубами скрыпнет городьба.

Раскиселило. С крыш заслюзило.
Снег обвял, как запретный плод.
Это оттепель даль обузила,
Грянул с горушки гололед.

Вся страна в сплошном раскиселинье,
И грешно кричать в эту даль,
Чтоб какие-то гуси-селезни
Унесли такую печаль.

Что ж, случаются зимы голые…
Но все чудится, как и встарь,
Он дохнет еще в души квелые
Волосатой ноздрей – январь.

Снег как будто поминальный,
Сирый, скорбный, нереальный,
Через лес прошел шажком.
Все же пасмурные ели
За ночь густо поседели —
Не расчешешь гребешком.

От природы невезучий,
На заре на всякий случай
Заяц спрятался в терны.
Снеговик застыл корявый…
Тишь какая, боже правый,
Угоришь от тишины!

Лишь знакомая синица
Под окно мое садится
И вертится, как юла.
Чем славна, скажи на милость:
Или кошку посрамила,
Или море подожгла?

А зима еще в начале,
Как бы мы не заскучали,
Одинокие, вдвоем.
Но синица-неуныва
Чуть щебечет: «Будем живы!»
Соглашаюсь – не помрем.

Будем живы! Будем живы!
Зайцы, птицы, ели, сливы,
Сколько надо лет и зим.
В снеге скорбном, в буре злобной
Лучше мы от смеха лопнем,
Чем от грусти угорим!

Крякнет снег под волчьими полозьями,
Свистнет ветер в гривах —
Леденист! —
Да сыграет русскую курьезную
Рассыпную пляску гармонист.

И… давай!
Наяривай, буланые!
На ухабах валких среди пней
В жар сугроба девки окаянные,
Как горохом, – брызнут из саней!

А потом…
Наваливаясь тучею,
Неминучим девичьим судом,
А потом намылят шею кучеру,
Зацелуют кучера потом.

И давай!
Наяривай, буланые!..
До сих пор —
Давно не вертопрах —
Поцелуи чувствую румяные
И колотье в шейных позвонках.

До сих пор
С порошей заполошною
Тянет в даль морозную меня…
Не кори, хорошая,
За прошлое, —
Я с тобой целуюсь у огня!

День прощения обид,
День прощания…
Все раскаянье мое – наголо.
Не вводи меня, любовь, в искушение,
Как прощение просить тяжело!
Если б я тому виной, одинешенек,
Если б не было еще чьих-то губ,
Я б упал к твоим ногам как подкошенный
И слова бы растерял на снегу…
Разве снова все начать?
Разве набело?
Да была ли мне к лицу похвала,
Мало верила в меня,
Много нравилась
И единственным своим не звала.
От обиды начал я пересмешничать,
Как доспехами, обидой звеня,
И свою вину с твоей перемешивать,
И своей виной тебя обвинять.
А ночами, по-отчаянному мешкая,
Перед сердцем в неоплатном долгу,
Приходил я и твой профиль насмешливый
Под твоим окном писал на снегу.
Снизошло тебе на грудь обольщение
И иссякло, как вода на весле,
Мне не ждать былой мечты воскрешения,
Я распял ее со зла по земле.
Замела ее метель непорочная.
Отпоют ее весной соловьи…
Ах, бедовая моя,
Ах, нарочная!
Я прощаю тебе муки свои.
Самому себе даю обещание:
Не задеть тебя ничем невзначай…
День прощения обид,
День прощания!
Ты прости меня в себе
И прощай.

Январь – цветение зимы,
Особенно когда пороша,
На белых лебедей похожа,
Взлетает тихо на холмы.
В душе томленье по теплу,
Пока не правятся дороги.
В избе теленок одинокий
Жует дерюжку на полу.
Под вечер избы кое-как
Натопят, жар пойдет по плитам.
И домовые деловито
Сморкаются на чердаках.
И от домашнего тепла
Наперекор идущим стужам,
Недавно взятая наружу,
В углу картошка проросла…