Алексей Макеев: Элитные грехи

Яркое солнце, благоухание цветов, ночная прохлада, горячая предэкзаменационная пора, пора волнений, ожиданий, надежд — в разгаре был благословенный май. Для полковника Льва Гурова это особый месяц. Несмотря на то что все его экзамены остались в далеком прошлом, а основные жизненные планы и надежды благополучно сбылись (или не сбылись), май Гуровым всегда воспринимался как пора обновления, наступления новой жизни. Так, по крайней мере, ему казалось. Хотя, в строгом смысле, жизненные вехи полковника оставались прежними. Он так же трудился в Главном управлении МВД в должности опера по особо важным делам, так же жил в своем доме вместе с женой Марией, так же дружил с полковником Станиславом Крячко, своим давним коллегой, тоже опером-важняком, с которым они делили один кабинет на двоих на Петровке, так же расследовал преступления… И все же, все же! Нечто неуловимое витало в воздухе, заставляя заново переживать ощущения весны, заново окунаться в юность, которая, увы, уже давно отгуляла положенный ей срок.

Словом, в мае Гуров оживал, расцветал и будто бы впрямь становился моложе. Станислав Крячко, кстати, тоже любил этот месяц, но с практической стороны: он готовился к летнему сезону рыбалки и футбольному чемпионату, Мира или Евро, которые сменяли друг друга с постоянной регулярностью в два года.

Однако в этот день настроение Крячко совсем не соответствовало гуровскому. Это Лев понял, едва Станислав появился в их общем кабинете. Начать с того, что он не поздоровался с Гуровым, сразу же протопал к окну и с треском распахнул его. В помещение ворвался теплый воздух, нисколько не добавивший прохлады. Крячко, оценив это, хмыкнул, однако закрывать окно не стал, а направился к своему столу и уселся за него с крайне недовольным видом, принявшись раскачиваться в кресле и обмахиваться сложенной вдвое газетой «Спорт-экспресс», только что приобретенной в газетном киоске.

Май, нужно заметить, подходя к концу, решил оторваться по полной. Он благополучно наплевал на среднестатистическую температурную норму и существенно превысил ее. Уже третий день в столице шпарило солнце, ни ветерка, ни малейшего намека на дождь, было по-летнему жарко.

Станислав Крячко жару ненавидел. Правда, такие же чувства вызывали у него и февральские морозы, и ноябрьская холодная морось. Словом, погодные условия редко соответствовали желаниям Станислава, и сейчас явно был не тот случай.

Однако Гуров, слишком хорошо знавший своего друга, был уверен, что недовольство Крячко вызвано не столько жарой, сколько некими иными обстоятельствами, пока ему неизвестными. Опять же, зная Крячко много лет, Лев не спешил с расспросами, понимая, что Стас вскоре сам не выдержит и выложит истинные причины своего дурного настроения.

И действительно, повозившись в кресле, Крячко случайно уронил газету, поднимая ее, чертыхнулся, отшвырнул подальше и с вызовом заявил:

— Нет, это как называется, а? Есть на свете справедливость или нет?

Гуров предпочел не отвечать, поскольку отнес вопрос к разряду чисто риторических. К тому же ему и самому из-за жары лень было заниматься расспросами. А Станислав уже завелся. Он вскочил с кресла, захлопнул окно и, остановившись в центре кабинета, патетически вознес руки, воскликнув при этом:

— Никакой благодарности! Никакой! В то время как родной отец, можно сказать, жизнь свою положил на их благо!

Гуров слегка усмехнулся, поняв, что проблемы Крячко вызваны разногласиями с детьми, точнее, со старшим сыном. Разногласия эти, по убеждению Гурова, были вполне закономерными, несерьезными и не вносившими никакого разлада в отцовско-сыновние отношения. Все обычно: два поколения, отцы и дети, с разными взглядами на жизнь. Но Крячко придерживался иного мнения, постоянно подозревая, что сын его не ценит, не уважает и даже сознательно провоцирует на конфликт.

Сын же его, по-доброму подсмеиваясь над отцом, был вполне нормальным парнем, студентом второго курса МГУ, очень неплохо разбирался в компьютерных программах и не был замечен ни в злоупотреблении спиртным, ни в пристрастии в наркотикам, ни, упаси бог, к криминалу. И все равно Стас умудрялся порой разругаться с ним в пух и прах, причем потом сам же признавал свою вину и приставал к Гурову с просьбой дать совет, как теперь помириться с сыном, чтобы и дружбу с ним не потерять, и родительское лицо сохранить. Что характерно — у самого Гурова детей не было.