Борис Гучков - И верить, и любить

«Пора, похоже, под икону…
Умру, сынок, среди зимы!
Пусть будет всё, как по закону, —
И отпеванья, и псалмы.

А чтоб слезам, как рекам, литься —
Зови соседку!
Ведь она
На это дело мастерица,
Затем, видать, и рождена.

Село меня не позабудет.
На жизнь, на долгие года
Пусть память вечная пребудет
С тобой и внуками всегда…»

Не гаснет деда самокрутка,
А на коленях у него
Играет девочка-малютка,
Не понимая ничего.

Слетелись стрекозы на проводы лета,
На августа пышный и свадебный пир.
Слетают с опущенных донизу веток,
Парят и садятся на кончики пик

Садовой ограды… Садятся на кончик,
На кончик мизинца воздетой руки.
Тараща глаза, они звонче и звонче
О чём гомонят?
И в какие звонки?

И снова, взлетая, куда-то несутся,
Они успокоятся только в ночи.
Сплетенье их крыл кружевных и рисунки
Искуснее кружев и тонкой парчи.

И, пойманы мною, не рвутся, не тужат,
Я их на мизинце держу, не дыша.
До самой до стыни всё кружат и кружат,
Свой свадебный танец последний верша.

Солнца уходящего багровость.
Предвечерний, сумеречный час.
Несмотря на внешнюю суровость,
Вновь природа просветляет нас.

Всё-то в мире буднично и просто!
На закате облака темны:
То на лес похожи, то на остров,
То на гребень штормовой волны.

До чего причудливы узоры!
Приглядись – и зажурчит вода,
И увидишь айсберги и горы,
То, чего не видел никогда.

За сосновой чащей острозубой
Опустилось солнце не спеша…
Неужели ты бываешь грубой,
Злой бываешь, русская душа?

Как же ты подслушала, ведунья,
Вечера таинственную речь
И сумела тихие раздумья
В слово незакатное облечь?..

Жгучей молнии высверк…
Снова ливень густой,
Словно розгами высек,
Повалил травостой.

Он в полях и лощинах
Всю-то ночь пропадал,
Он к лещинам, к морщинам,
Он к земле припадал.

И всю ночь, и до рани,
Благодатный, живой,
Он залечивал раны
На земле горевой.

И всё также усердно
Он клонил зеленя…
Ты своё милосердье
Ниспошли на меня!

Дай мне в поле, без крова,
Видеть даль, а не близь,
В промежутке до грома
Снова душу возвысь!

Бывают такие напасти,
Когда, словно древний старик,
Ты сетуешь часто на память,
А жизнь обозрима, как миг.

Вмещая событий немало,
Она мимолётна для нас
От первого возгласа «мама»
До «мама» в прощания час,

Когда мы, не чувствуя боли
И смерти, по жизни бежим,
Когда от вселенской любови
Ещё по-земному дрожим…

Вот опять заходится ребенок
Беспричинным плачем. У него
Голос прерывающийся тонок
И не выражает ничего.

Может быть, душа его живая
Оттого пронзительно тонка,
Что она в младенчестве желает
Выплакать всё то, что к сорока
Ни слезы уже не вызывает,
Ни рыданий горьких, ни обид…

Всё, что сердце в зрелости скрывает,
С молчаливой горечью таит.

Не трус – он, как все, рисковал головой,
В разведке был точен и зорок.
Он шёл по сраженьям Второй мировой,
Когда ему было за сорок.

А был он художник. Иконы писал.
Художник совсем не великий.
Висели по избам в мещерских лесах
Икон его строгие лики.

На мир он светло и открыто глядел,
И в мире покой обожал он,
Но, словно бы кистью, умело владел
В бою рукопашном кинжалом.

Что скоро атака – все знали за день,
Хоть это известно немногим…
«Руки моей, пуля, смотри не задень!
Уж лучше остаться безногим.

Смотри не задень! – он просил у полей,
У дочерна выжженной пашни. —
Мне горем убитых писать матерей
И бой мне писать рукопашный.

Друзья мне отныне святее святых —
Поймёшь ли ты, пуля, такое!
Простые, суровые образы их
Давно не дают мне покоя».

И пуля его не задела руки,
И вовсе его не задела…
Сурово с холста – не с иконной доски! —
Как Матерь святая, глядела