Борис Гучков - Пояс Богородицы

И на «Вы» нас перестали
Звать и величать,
И на выю ставить стали
Каппа печать.

Это злые навьи чары,
На роток платок,
В шароварах янычары,
Девки без порток.

Приподняться непосильно —
Положенье риз.
На кресты пошла осина,
А не кипарис.

А Борис всего лишь цапка
В воровской руке.
Заколдованное царство —
Птица в кулаке…

Скоро ль сгинет злая нечисть
Вся наперечёт?
Я гадаю: чёт иль нечет?
Ну, конечно, чёт.

Упрекаешь меня за что?
Непрактичен я, так прости.
Да, конечно же, я не Штольц.
До него мне не дорасти.

Но не выжига, не подлец,
В простодушии не хитёр,
Я скорее Илья, мин херц,
То есть конченый фантазёр.

Если в небе не грянет, я…
Угадал! Так оно и есть.
Лишь себе одному судья,
Берегу я смолоду честь.

И чего это так за Русь
Беспокоится ныне Штольц?
Не унижусь я, не прогнусь —
Ты не ведаешь это, что ль?

Ты же знаешь, как я упёрт.
Можешь с камнем меня сравнить.
Но отцовское имя Пётр
Не позволю я осрамить.

А поле глазасто, а лес ушаст
И живо зеркало вод.
Рождаемся, делаем первый шаг,
Не ведая про уход.

С печальным лесом, травой, водой
Едины мы искони.
Какою платим монетою, той
Раплачиваются и они.

Там, где бор шумел вековой
Тому лишь десяток лет,
Построен дворец, кирпичной стеной
Застящий белый свет.

Где ныне в зале модный камин
И стопкой лежат дрова,
Ясень рос и дуб-исполин,
А в кроне жила сова.

А у ворот, где решетки вязь
(В мизинец железный прут),
Рос, помнится мне, высоченный вяз,
Собой украшая пруд.

Увы, увы! По округе всей
Поболе сотни пеньков.
Зарыли бульдозером карасей,
Моих пескарей и линьков.

Еще за оградой не высажен сад,
Но вижу антенны штырь.
Похоже, стрельбу вести из засад
Удобней, когда пустырь.

Газон, бассейн, европейский шарм.
Два стражника у ворот.
Но поле глазасто, а лес ушаст
И живо зеркало вод…

Праздные, сладко оплывшие жиром,
Гнущие спины,
Сути не спрятать вам – выскочит шилом
Из мешковины.

Тысячелетия жнём, что посеем.
Истина света,
Кажется, всуе зовёт к милосердью
Многие лета.

Слаб человече. Робок лишь в детстве.
Жизни на склоне
В злобе погряз он, в прелюбодействе,
В страсти к мамоне.

Зависть Саула, кротость Давида
Ветхозаветна.
В цивилизованной нашей давильне
Смерть не запретна.

Так ли наивны библейские притчи?
Машет руками,
Новоапостольски истину кличет
Снова лукавый.

Делит на трон его жалкие виды
Множество гадов.
И опустели вновь пирамиды
Воинских складов.

Странные шорохи, таинства ночи.
Пуст переулок.
Стали до поздних мы не охочи
Встреч и прогулок.

Шепчет бредово сухими губами,
Ежели помним:
Разве пятью всех насытим хлебами,
Вдоволь накормим?..

Русь, куда мы с тобою несёмся?
Наши годы летят, как деньки.
На столе не форель и не сёмга —
Густера, караси, окуньки.

Говорят: ты, как прежде, могуча
И любовь твоя к нам горяча?
Наш бутик – секонд хенд и толкучка,
Где одежда с чужого плеча.

В новогодья восторженный праздник
Вновь курантам торжественно бить.
Мы ругаем тебя, но напраслин
О тебе не спешим городить.

Под колечками лука селёдка,
В блёстках жира дрожит холодец,
«Ножки Буша», холодная водка
И огонь непогасших сердец…

Что доходы махоньки
И устои плохоньки,
Молодому – хаханьки,
Пожилому – охоньки.

Что нас одурачили,
Души покалечили,
Молодым – до лампочки,
Старому – по печени.

Подрастает деревце
На замену дереву.
Всё и ныне деется
Строго по Тургеневу.

Нет хлеба ни крошки. Одиннадцать вечера.
Муж горькую пьёт – вот такой недостаток…
Вошёл он, шатаясь, и выставил весело
Бутылку на стол и зарплаты остаток.