Борис Гучков - Русской души кочевья

Вагранка! Ты мать, ты хозяюшка в доме.
Никто не посмеет сказать, что я лгун.
Полвека уже в ковшевые ладони
Всё льёшь ты и льёшь раскалённый чугун.

Литьё твоё знают великие стройки,
Ботинками топчет беспечный народ
По люку орнамент и чёткие строки,
Где ясно написано – кто это льёт.

С тобой я тогда породнился навеки,
Как мартовский ветер с простором полей.
О корпус твой, словно о танкер на верфи,
Шампанское мне разбивать в юбилей.

В семидесятые, бесславные, —
Увы, хоть горько в том признаться! —
В года застойные, в те самые,
Я молод был. Мне было двадцать.

О моя юность незатейливая,
Уснуть бы да в тебе проснуться!
О личном разговор затеивая,
Хочу и общих тем коснуться.

Хочу спокойно, без кликушества,
Хотя бы коротко и сжато,
Хотя бы вскользь. Закритикуют же.
Так принято. Законы жанра.

Из времени мы смотрим нашего:
Как ржав тот занавес железный!..
И всё-таки – уж ты мне на слово
Поверь, читатель мой любезный, —

Вот так, как нынче, не зверели мы
И не чернили злобой души.
Во многое мы свято верили.
В порядочность хотя бы ту же,

В друзей – где вы теперь, далекие? —
В любовь, с которой нету сладу.
Она, вися мечом дамокловым,
Нас губит в молодости сразу.

Не колесил тогда по миру я.
Читал в глуши «районку» скверную,
Что, о событьях информируя,
В дуду дудела лишь хвалебную.

Печальная, однако, миссия!
Но такова была епархия,
Где правда и свободомыслие
За стены кухонь не выпархивали.

Слова, решения безмозглые,
Достойны вы лишь сожаления!
А что народ? Народ безмолвствовал,
Когда ссылали Солженицына.

А впрочем, разве удивительно,
Что молча мы его предали?..
Был «День один Иван Денисыча»
Подобен бомбе – не петарде.

Как было внове нам, однако же,
Читать – ведь терпит всё бумага! —
Слова, такие необманные,
О буднях страшного ГУЛАГа.

Не с этой ли аббревиатурою,
Ничем не измеримой мукой,
Культурой и литературою
Мы поплатились, и наукой?

Масштаб большой людской трагедии
Осмысливая с ходу, разом,
Читая, мы едва не бредили,
И ум наш заходил за разум.

В страной пережитое пристально,
Как в бездну, мы глядели жутко…
Но незаметно как-то, исподволь
Вновь гаек началась закрутка.

И все смолчали верноподданно, —
Подумаешь, о зеке повесть! —
Когда «Аэрофлотом» подло мы
Швырнули за границу совесть…

Едва ль по ящичкам и полочкам
Всё разложу в тех днях летящих.
До армии литфак окончил я,
И горд был тем, что я – литейщик.

Уж ты-то мне навек запомнилась,
Моя литейка! Без кресала
У жаркого огня и полымя
Судьба характер мой тесала.

Не розы рвал я, не магнолии —
Стране чугун варил в вагранке.
Служил у самой у Монголии,
В Бурятии, почти в загранке.

За тыщи вёрст от милой Отчины
В казарме нам жилось, как дома,
И были мы в Уставе точными,
Хоть и не пахли дни медово.

О эта служба заграничная!
Порыв и изъявленье воли.
А впрочем, это всё обычная
Лишь проза жизни – и не боле.

Погоны снял я поздней осенью,
И вскоре —
не по воле ль божьей? —
Меня судьба взяла да бросила
В степное жаркое Поволжье.

О бедные мои родители!
Тогда не прав я был, пожалуй:
Ведь вы меня почти не видели —
Настолько отбыл я пожарно.

Сегодня я, обретший опыта,
Случившееся не охаиваю.
Но сколько прежде было ропота:
«Чужая сторона, плохая ты…»

Но – здравствуй,
мать-литейка душная!
С работой отродясь не в ссоре,
Чуть-чуть поплакался в подушку я
От смен ночных, но свыкся вскоре.

Однако не привыкший к подлости,
Воспитанный лесной Мещерой,
С общагой я расстался вскорости.
Претил мне дух её пещерный.

А жизнь текла – одно любительство,
Бездумно и совсем не мудро.
И в 22 мой вид на жительство
Ещё просматривался смутно.

Снимая угол в частном секторе,
Кухнёшку, где тепло лишь летом,
Расплачиваясь с гобсеками
Раз в месяц четвертным билетом, —

Они банкноту казначейскую
На свет разглядывали хмуро! —
Я вёл свою стезю житейскую,
Стрелой не раненный Амура.