Виктор Брюховецкий - Белый лебедь

Не храпи, моя каурая.
Надо будет – послужу.
Я твоею конской шкурою,
Как своею, дорожу.

Порох сух, имею право я…
Право каждому дано
Постоять за дело правое,
Если требует оно.

Вот и снова весна!
Ну, а как же иначе?
С тонким льдом на заре,
С темным снегом в логах.
Протираются стекла и ставни на дачах,
Убираются ржавые листья в садах.
По утрам над рекою клубятся туманы,
И при виде оттаявшей черной земли
Очищаются души, врачуются раны.
А на север летят и летят журавли.
Я им вслед посмотрю и на миг онемею
От сознанья того, что в кругу бытия
Разлюбить эту жизнь я уже не сумею.
Я – причастен.
И в этом удача моя.

Стукну в створки окна, и запахнет весной,
И замру я, услышав, как гуси кричат…
Почему – надо мной?
Почему – по ночам?
Может, это – меня? Может, это за мной?

Я согласен – а что! – в два крыла отдохнуть
Над огнями России, над черной водой.
Под звездою Полярною ляжет мой путь,
И окончится путь – под Полярной звездой.

Встань, окно распахни!
Пусть весна входит в дом,
Пусть стучит в подоконник сырая ветла.
Я не стану жалеть о решенье таком,
И согласен лететь.
Дайте мне два крыла!

Распахнется окно на зарю.
Здравствуй, день!
Здравствуй, жизнь!
Здравствуй ты…
Вдоль тропинки, под стать янтарю,
Кто-то ночью рассыпал цветы.

И лежат они в форме колец
На земле обнаженной, живой.
Звонко пробует горло скворец
В тополях над моей головой.

На деревьях еще ни листа.
Ветви частые словно вуаль.
И до самых предгорий чиста
Предрассветная ранняя даль.

Словно светом промыта она —
Дивным светом! – до самого дна!
И нисколько не портит ее
Крик ворон и само воронье.

Май окончен. Целуясь, голуби
Это знают. Вот и воркуют.
В парке липы, уже не голые,
Пахнут свежестью и кукуют
За околицей две бездетные,
Намекая, мол, вот, случается,
И три Золушки, в драп одетые,
От автобуса к избам чалятся.
Накупили нарядов – поровну:
Жемчуга всё, оборки-кружевца…
И чернеют на крышах бороны.
И два аиста в небе кружатся.

Синим утром в лесу пьет кукушка росу.
Пьет росинки с листа. Пьет с любого куста…

Влажен каждый листок, что ни лист, то глоток…
А когда за холмами забрезжит восток,

Встрепенется кукушка, замрет на суку
И отчаянно тихо уронит «ку-ку».

И на этот сигнал, что плывет, невесом,
Отзовутся кукушки соседних лесов.

Поплывут эти звуки, звеня и маня…
И годами кукушки окружат меня!

Я не стану считать в этой утренней мгле,
Сколько весен еще проживу на земле.

Буду жить и служить. Поживу, послужу.
А земля надоест – сам ей «хватит» скажу.

Люблю мгновение, когда
Цветок весенний так набухнет,
Что грянет гром, и с громом рухнет
С небес отвесная вода.

И я пойму – она оттуда,
Откуда и свершится чудо,
Которое мы ждем-пождем,
Душа к которому стремится,
Какое и должно явиться
Однажды с громом и дождем.

Сказал – вернусь.
Потом добавил: – Нет…
Не ждите, мол,
И с тем Его не стало…
Писавшее перо не записало.
Слыхавший с Ним ушел…

Две тыщи лет
Прошло с тех пор. Ни весточки, ни духа.
Но храм воздвигнут и свеча горит,
И с Ним любой, кто хочет, говорит,
Напрасно напрягая глаз и ухо.

Травы мягкие, как скатерть.
Чад костра. Ослиный дых.
На поляне Божья Матерь
Делит хлеб на четверых…