Виктор Брюховецкий - Белый лебедь

Может быть, ты та самая правда,
Что уже я найти не смогу.

Предлагает счастливый билет,
А самой и шестнадцати нет.

Села рядом и смотрит в глаза:
– О любви почитайте стихи…
Ах ты, язва, коза-дереза!
Я такой не пишу чепухи.
– Хо-хо-хо! – Я сказал. – Ха-ха-ха!..
И подальше пошел от греха.

Я впервые позорно бежал,
Не примерив к тем ножнам кинжал.

Июнь всё ярче, всё духмяней,
Всё выше солнце, всё теплей,
И на любой лесной поляне
Гудеж от золотых шмелей.

Качают вереск. Вереск гнется.
Шевелится. Гудит гудом!
Мед вересковый достается
С таким трудом,
С таким трудом!

Как будто на воздушных ватах
Они висят, гудя, трубя,
Я их люблю, таких мохнатых,
Сильней, чем самого себя.

Я их люблю за труд упорный,
За то, что с голосом густым
Любой и бархатный, и черный,
И с коромыслом золотым!

Какая маленькая пчелка!
Какой наряд, какая плоть…
А как умна!
И надо ж сколько
Ума ей выделил Господь!

Всё понимает, представляет:
Когда лететь, зачем, куда,
И никому не доставляет
Ни малой толики вреда.

Подчинена одной заботе,
Всегда в трудах, в полете…

Под небом, солнечною пылью,
Она летит, подожжена,
И не печалится, что крылья
Быстрей сгорают, чем она.

О чём молчишь, глазами – на Стожары?..
Ошейник снят и, вольная уже,
Ты смотришь в ночь и синие пожары
В твоих зрачках, как проблески в душе,
Колеблются…
Так будет до утра!

Что ухо слышит? Звуки ли вселенной,
Чужую речь у дальнего костра,
Сайгака ль тень, что дробью переменной
Стучит по косогору? – не пойму.
Ты вся – струна, натянутая стройно!

И жизнь идёт спокойно и достойно,
В служенье господину своему.

Был Ваня сторож нехороший.
Ружье, небритая щека,
Косоворотка в злой горошек
И ремешок поверх пупка.

Он пацанов, до яблок падких,
Дай волю – бил бы наповал.
Он не давал нам яблок сладких,
Да он и кислых не давал.

Орала ором Зостепанна:
– Они опять идут, Иван!
Иван, отвязывай Полкана!..
И на плетень влезал Полкан.

Поганый пес был черной масти.
На черном желтые зрачки
И в желтой пене в желтой пасти
Варились желтые клыки.

А мы орешками плевали,
Но каждый ощущал спиной
И холодок потертой стали,
И зубы с бешеной слюной…

А баба в крике заходилась,
И клушей рыхлой от гнезда,
Вся расшаперевшись, садилась,
Как не садилась никогда,

На старый пень ракиты-вербы
Среди сухих корней-плетней,
И было скверно ей, наверно,
И очень дурно было ей…

Кряхтя, тащился Ваня следом.
Хрипела псина за плетнем.
Мы шли, плюя, к ночным победам,
Не воровать же фрукты днем!

И знали – утром в сельсовете
Поднимет Зойка шум и вой,
Но год стоял две тыщи третий,
А это не 37-ой.

Мне нравится осень.
Спокойно и немо
Над нами висит потемневшее небо.
До дна свою летнюю синь расплескало
И ниже спустилось как будто устало.
Уходят на зорях последние птицы.
В деревне всё реже случайные лица.
Деревня свои поправляет навесы,
И лоси всё чаще приходят из леса,
Молчат в удивленье, качают рогами,
Как будто впервые встречаются с нами…

Мне нравится осень.
Прекрасные сроки!
Прошедшего лета подводим итоги,
Планируем зиму, не мыслим побега,
Живем в ожидании первого снега
В далекой сибирской глухой стороне
С великой заботой о завтрашнем дне.

Повстречал я его в лесу.
Мужичок, сразу вижу, крепкий!
Он смотрел из-под темной кепки,
Ловко пряча свою красу
За охапкою рыжих листьев —
Мол, попробуй, его возьми!

И достал я с веселым свистом
Нож, наточенный для резни.

Не дразнися красой своею!
Не скрывайся от глаз во мху!
Он не думал, что я сумею,
Он не верил, что я смогу.

А я левой рукою – в мох!
Да и правой еще помог…