Виктор Брюховецкий - Судьбы суровый матерьял…

Я сам ворую кокс и сам его вожу.
Он легкий и мешок я довезти могу.
Я просыпаюсь в пять и сонный ухожу
К товарным поездам, идущим сквозь пургу.

Охранники меня приметили давно,
И как-то раз, поймав, один из них сказал:
– Ты приходи, малец, когда еще темно,
И черный не бери. – И кокс мне показал.

И указал тупик с вагонами в снегу,
И показал вагон, горбатый от угля…
Я приходил к нему завернутый в пургу
В тот час, когда в зарю вот-вот влетит земля.

В морозном январе тот маленький мешок
Нам поставлял тепла на три-четыре дня.
Хороший человек придумал этот кокс,
Придумал и не знал – как выручил меня!

И вижу как сейчас: плита раскалена,
И я учу букварь в уютной тишине,
И мысль моя чиста, и жизнь моя ясна,
И Главный Прокурор не знает обо мне.

Мы идем на базар – Колька, Юрка и я…
Нам на долгую жизнь от базара осталась,
Словно высшая милость, великая малость —
Фотоснимок. Эпоха! Кусок бытия.

…Мы стоим на подмостках средь белых холстов,
Три осколка войны, три песчинки России.
И фотограф прикрыл наши ноги босые
Самодельным венком из бумажных цветов.

А за стенами солнце и крики детей,
И тяжелая ругань, и воздух сопревший,
И пустые штанины – теперь их всё меньше —
И тележные скрипы, и дух лошадей.

Здесь, на этом базаре, сапожник-карел,
Наш сосед, посылая проклятия Богу,
Продал три сапога. Все на правую ногу.
Он в то лето под осень от водки сгорел…

Мы бродили меж тощей и сытой возни,
Мы смотрели, как пьют, как воруют цыганки.
Вся огромная жизнь! И с лица, и с изнанки…
Кто там думал о нас в те нелегкие дни?

Да никто! Но остался кусок бытия,
И остался фотограф, дарующий милость,
И стена из холстов, за которой дымилась,
Как на сцене огромной, планета моя.

И случится – когда подступает покой,
Я беру это фото, как пропуск в те годы,
Где на шумных базарах сходились народы,
И холсты, словно полог, срывая рукой,

Я вхожу на базар. Я иду и смотрю…

Оно – по стеклам, по крылечку,
По старым слегам на шесток
Перетекло,
Потом овечку,
Потом коня точеный бок
Позолотило, развернуло
К себе подсолнух, а потом
Как будто жаром потянуло
И тополь шевельнул листом;
Стекла роса на кончик стали
Косы, почуявшей светло,
И согреваться руки стали,
И сделалось ногам тепло.
И очарованный соседством
С огнем, пробившим облака,
Я и не знал, что это действо
Мне детство дарит на века.

В небе коршун высокий, скирда на подворье,
На заборе качается хмель во хмелю,
Крепко меченный оспой корявой и корью,
Я картошку печеную крупно солю.

Солнце вязнет в кустах. Переполнены кадки.
Стриж застыл на лету и повис в проводах
Нотным черным крючком. Наш сосед на трехрядке,
Не спеша, подбирает лады на ладах.

Что за новая песня, о чем и откуда?
Как он звуки стыкует и вяжет слова?
Всё яснее мотив, всё доступнее чудо,
Всё светлей и печальней моя голова.

Я не знаю еще, что запомню всё это
На всю жизнь, навсегда, до известной реки…
Дышит медом высокое жаркое лето,
О прошедшей войне говорят мужики.

Кони, звякая сталью, идут с водопоя,
Золотою свечою стоит благодать,
И любая мечта, и желанье любое —
Всё исполнится, только успей загадать.

Звезд вечерние тени
На вечернем лугу.
Упаду на колени —
Припаду к роднику.

Я над ним, как над бездной,
Наклонюсь на руках,
Отраженье вселенной
Изломаю в губах.

А вода, словно воздух,
Так и светится вся,
На корнях да на звездах
Настоявшаяся!