Виктор Меркушев: Без судьбы (сборник)

Мир стремительно катился в лето. В изнуряющую жару, в мутную зелень листвы, в зыбкую даль розовых облаков… Лето наваливалось на Хозе всей своей тяжестью, душило запахами пыли и сохнущей травы, бесстыже дразнило обнажившимися тротуарами и раздетостью площадей. Всё это обрушилось на Хозе вместе с нахальным шумом непрекращающейся сиесты и многоголосого речитатива, окрашенного праздностью и какой-то пустой вульгарной мечтательностью.

Хозе щурился от небрежного света и старался свыкнуться с новой реальностью, которую новой можно было назвать лишь условно, поскольку она повторялась из раза в раз с обескураживающей аккуратностью, когда на часах года наступал июнь.

Солнце обильно заливало землю медовым зноем, который разливался по ней, выбрасывая в небо множество раскалённых струй. От них у Хозе рябило в глазах, и это колебание воздуха будило в его душе волнующие видения, которые мало чем отличались от зыбкой реальности, искрящейся фальшивым блеском солнечной мишуры.

Так и было вплоть до наступившего лета: реальность никак не хотела сводиться в целостную гармоническую картину. Она постоянно дробилась и распадалась на части, где всякий её фрагмент ничем не был обязан предыдущим, и, как казалось Хозе, не зависел от объективных обстоятельств, а вырастал из подступивших предчувствий, из случайностей, из ничего.

Однако этим летом всё изменилось.

То ли по случаю тяжёлой жары, ослабившей привычный природный пульс, то ли по причине сонливой июньской истомы, замедляющей все процессы и общий жизненный ход, среди всеобщего хаоса и суеты стало отчётливо просматриваться странное явление – неумолимое и ни на минуту непрекращающееся вращение всего и вся вокруг него, Хозе. Ведь если замереть и немого затаить дыхание, то становилось заметно, что вокруг него кружились не только расположенные в непосредственной близости переулки, террасы и сады, но и то, что двигалось по периферии: звёзды, туманности и алмазные россыпи далёких галактик.

Оставалось лишь сожалеть, что окружающий мир совсем не замечал Хозе, словно бы мог преспокойно вращаться даже в отсутствии своего персонифицированного центра. В то время как Хозе исключительно остро ощущал, что без него, Хозе, невозможно обойтись никак. Ведь только он был способен видеть в общей круговерти предметов, событий, тел и явлений и медленные течения, и ускоряющиеся потоки, только он мог понимать и разделять их, предугадывать следствия и объяснять причины. А ещё он умел достраивать в своём воображении вечно меняющуюся картину мира, наделяя подходящими смыслами всё, что ещё не имело ни имён, ни значений.

Более того, без Хозе ничто не могло быть независимым и самодостаточным, не обладало ни полноценным духом, ни полновесной плотью. И, тем паче, никто не мог разобраться в запутанной круговерти жизни, явленной во множестве фрагментов, которые, подобно разбегающимся в пространстве космическим объектам, необратимо разбегались во времени.

Однако Хозе всё равно по-прежнему никто не замечал, словно бы его не существовало в этом скопище миров, покорно и торжественно обращающихся вокруг.

Надо сказать, что внезапное знание, в одночасье открывшееся Хозе, его совсем не тяготило, не обостряло сознание собственной исключительности и не провоцировало к бессмысленным спорам. Строго говоря, внешне оно не повлияло на Хозе никак. Если, конечно, не считать что качественно переменилась его внутренняя жизнь.

Одного только не мог взять в толк Хозе: в какой степени он влияет на то, что видит или, как и прежде, повинны во всём болезненные солнечные миражи.

Так или иначе, но Хозе чувствовал себя причастным к любому природному воплощению, словно по его воле повсюду всходила упругая шелковистая трава, вызревали, обратившись к солнцу, разнообразные плоды, вырастали по течениям рек упрямые города и перетекали в океаны далёкие полноводные моря. Хозе с удивлением вспоминал о фрагментарной разбросанности прежней жизни и уже не мог представить себе, что способно нарушить монолитность и единство общей картины мироздания, если огромный поток вовлекает в себя всё сущее, перемешивает, соединяет, сводит несводимое и разделяет то, что не в состоянии существовать по частям. Причём влечёт следом не как послушную инертную массу, а фактически отождествляет с собой, где ведущее и ведомое попросту неразличимы.