но вот – резко – в твоих глазах проносится зелень,
яд, амазонка, зубчатый крокодил,.
хищный бросок – но я ловлю
твое лицо – властно, как ты любишь.
мы хищники мгновений, слепыми львами
охотимся на антилоп времени, косуль впечатлений.
остановись, мгновение, я тебя сожру.
и мы пожираем друг друга —
с любовью, с жадностью, с остервенением,
без логики, без смысла, но оно того стоит – рассвет,
горячий пластилин похоти чуть липнет к пальцам —
и волшебный мираж рассеивается,
туман над деревенькой ночной
превращается в розово-молочного дракона
с ожерельями, с лохмотьями сожранных принцесс.
классный секс —
тоже зачет.
иди ко мне…
* * *
и бордовый, как бред, ковер на стене шелестел,
волновались отвесные рощи уходящей эпохи,
и прозрачные, как проза, весенние дни
окрыляли щуплые тела подростков,
трепетали полукруги, вынежненные на лопатках
вальсирующими пальцами.
а утром ломились в окна глупые ослики серых домов,
а вы бесстыдно обнимались на балконе (из одежды —
нательный крестик любви, бижутерия и надежда,
ласки будущего, пыльные лучи).
так много было страсти, что вы начинали
пренебрежительно смотреть на бледные дары плоти:
отрубленная голова пророка
увядала на блюде с гроздьями винограда.
пусть вам по шестнадцать, но всё было по-настоящему.
хождения по квартире голышом
к вящему инфаркту перекошенных зеркал,
когда родители на даче или торгуют в белгороде,
приятные разговоры о ерунде, дурачества,
вы – неандертальцы свободы, моллюски без раковин
со вздорными сосками.
«хочешь яблочного сока?» – «подкури и мне сигарету».
на выходных вы беспощадно поедали
друг друга до поцелуйной изжоги,
до саднящей, как наждак, боли.
лягушачья тошнота недосыпа.
после вас – хоть потоп из кухонного крана,
хоть чемоданы пустоты, обтянутые кожей рептилий.
косточки от поцелуев похожи на косточки от вишен:
идет перестрелка, смех,
рикошеты от стекол.
любовь сходила с ума, впивалась ногтями в обои,
осыпалась старая штукатурка цвета какао.
и ваши сердца закипали, шли пеной афродиты,
пеной шампуней – шипели,
как закипающие виноградные улитки,
если их посыпать солью.
* * *
а утром – дневной свет
сочился сквозь незадернутые шторы —
бульон, просеянный от мелких кусочков птичьей плоти.
и вам нужно выбирать новые дороги.
куда поступать? куда идти? куда расти? ибо молодость
кишит направлениями и возможностями —
пустой бассейн, полный раздраженных змей
и прошлогодних вылинявших листьев,
и раскисшая брошюрка «верите ли вы…»,
и сопревшие окурки, и бутылка кока-колы.
и вот так ты любуешься жизнью в осколках.
это бог выстрелил в зеркало дробью,
но судьба так медленно разлетается на куски,
что проходит целая вечность.
и каждый осколок – это ты.
из каждой дробинки, осколка может вырасти
новое зеркало,
новый сорт тебя. неповторимый. новая жизнь.
со своими нивами отражений.
не бывает лживых, кривых зеркал.
и тогда ты оглядываешься и видишь все ваши свидания
на лестничных клетках: символы
чего-то невещественного, смертного и хрупкого…
колибри удерживает в лапках пудовую гирю;
гипсовые фигурки святых
выстроились по росту на лестничной площадке,
а там, за червивым мусоропроводом,
гудит лифт – парящая кунсткамера…
но кому ты нужен? кому ты, мать твою, нужен?
и жизнь длится, и длится, и длится,
как тысяча тысяч шагов от смешного —
к великому
разочарованию…
шел снег – так бы шел промотавшийся граф,
белым шарфом разрывая бахрому
рыхлых снежинок, раздирая
пласты почтовых марок, сросшихся краями.
шел снег – так бы шел пьяный седой графоман,
щедро рукописи в воздух бросая,
и листы бы кружились,
как белые птицы – не опадая.
шел снег – вразвалочку, белой медведицей
переваливался за полночь, будто за плетень,
в царство белых гудящих ульев.
шел ночной снег, точнее – косо валил,
словно бредущий в ночи сенбернар.
прости, я уже говорил…
строила рожицы ледяная весомость.
я был заперт внутри космического корабля,
смотрел на снег за окном
и писал на наволочке плохие стихи,
вырезал длинные маски теней из потолка.
но ее лицо, шипя, исчезало медузой в огне…
да… рубцы прошедшего
чешутся в зимние вечера.
лишай памяти – до крови бы
не расчесать фотографии (их немного), где мы вместе.
орангутанг люстры свесился с потолка,
тычет мне средние пальцы лампочек и скалится.
да иди ты сам… и иду на кухню, и троглодитом
ем холодный борщ прямо из кастрюли,
а синяя крылатая тьма за широким окном
ловко уворачивается от снежинок,
точно агент Смит из «Матрицы»
уклоняется от замедленных пуль.
мышцы – спина и предплечья – приятно болят
после тренировки. мышцы радуются щенками,
которых покормили настоящим мясом.
и я иду в зал и тихо сажусь за компьютер,
чтобы никого не разбудить.
никого, кроме зимних ангелов,
зарывшихся в сугробы.
Читать дальше