Вячеслав Лютов - Провинциальные тетради. Том 1

В мире много подобного хлама.

Я хочу быть там, где ты…

Обыкновенное желание – желание-привычка, желание-привязанность, желание-любовь… Но то, что я реально могу сделать, – пройтись поздним вечером по сонной улице, выкурить пару-трешку сигарет, подумать о том, что было бы приятнее идти вдвоем…

А так… пишу… Пишу, что очень скучаю по тебе, что постоянно говорю с тобой. И жду, жду, что ты когда-нибудь приедешь…

…И вообще, неизвестно, куда идет этот последний трамвай… Грохочущий, скрипящий, со звенящими слепыми стеклами… Куда? Иногда кажется, что трамвай движется по кругу – за окном одни и те же дома огромного скучно-серого города. Да и города ли?

Вернее, что сер сам мир, и все остальное окрашивается соразмерно ему – и мосты, и набережные, и особняки с тусклыми фонарями, и случайные прохожие, невесть каким ветром заброшенные за полночь; и строгие липовые аллеи, и застывшие памятники и статуи, и мелкое крошево осеннего дождя.

Все серо… и даже…

Но вот в трамвай заходит еще один пассажир-полуночник, возвращающийся откуда-то с вечеринки – ему хорошо, он улыбается и наслаждается своим счастьем. Ему хорошо.

Несмотря на то, что этот город похож на кладбище с его вечными прямыми перекрестками, да и по сути он и есть кладбище. И трамвай катится по тому свету, где сейчас тоже ночь, и дождь, и серость.

И никто не может раздобыть для меня каких-нибудь красок, пусть и не масляных, а обыкновенных, акварельных, – и без того все плывет и размазывается перед глазами. Зато можно было бы раскрасить ночь – напудрить, подвести брови, наложить тени, накрасить холодные губы… и затем растворить все это в дожде…

В трамвае лучше, чем на улице – здесь не капает за шиворот, и влага не разъедает руки… А еще можно что-нибудь нарисовать пальцем на запотевшем стекле, или просто расписаться, или оставить отпечаток ладони.

Но серо еще и от того, что не знаешь, где в этом мире прячется правда – и существует ли трамвай, и пассажир, и…

…Кажется, что едешь уже целый век, и следующая остановка, увы, не твоя; и ехать нужно еще столетие, тысячелетие… А дождь и не думает кончаться. Да и бог с ним, с дождем…

Как интересно стекают капли по стеклу!..

Вот и хорошо… Хорошо, что ты есть; пусть там, где-то далеко и, быть может, даже не взаправду – разве я могу сказать, что тебя нет?..

И тишина странна и причудлива над заснеженным парком… Если смотреть прямо от дворца, то аллея упирается в бело-синий Эрмитаж, мимо летних ванн и строгих прудов, все ниже и ниже, словно спускаясь по ступенькам.

Черные кусты подстрижены ровно-ровно; и лишь ели так нелепо раскинули свои лапы, словно пытаясь удержать равновесие – единственный плотный штрих зеленого карандаша среди бредовой напыщенной графики; так же нелепо, как и золотые купола Екатерининской церкви, совсем не подчиняющиеся законам симметрии.

И пальто твое, в отличие от моего серого плаща, тоже не сочетается с выбранным зимой цветом. И это хорошо… иначе я заблудился бы в зимней однообразности, в утонченности ее линий и нарочитой соборности. Но молитву читать еще рано… или уже слишком поздно…

И я думаю обо всем, и во всем – ты. Дым от сигареты становится неестественно сиреневым, вычурным и необычайно мгновенным, словно его и не было вовсе. Он смешной, этот дым…

Дворник беспечно чистит дорожки у памятника Пушкину – знакомая с детства по картинкам скамейка… Пушкин сидит к нам спиной, и мы курим, и я шучу нечто о сибирском морозе… за спиной у Пушкина.

Мы поднимаемся вверх по круглой лестнице лицея, и там, в большом зале, нет ни роскоши, и блеска. Лишь добрый старый дух, зарифмованный и выгравированный, блистательный и пустой, бродит здесь, заглядывая в запертый книжный шкаф, скатываясь со старенького глобуса, беззвучно хлопая деревянными полочками для письма в классе, и дальше, пробираясь к спальням лицеистов.

Странно здесь, тоскливо… Я начинаю ругать революционеров за их бездумную смуту. Чего уж теперь? Нечто они в гробах перевернутся?

А жаль… Ты знаешь, как жаль, что время, отпущенное нам, опоздало на целое столетие; но какое счастье, что оно все равно есть!..

…И бродить по анфиладе Екатерининского дворца то же, что отсчитывать минуты, если бы стать часами, – все идем и идем, глядя на царскую утварь, фарфоровые сервизы, сине-зеленый китайский шелк, расписанные камины; глядя в зеркала большого торжественного зала, с позолоченной резьбой…