Вячеслав Лютов - Провинциальные тетради. Том 1

За окном было темно, и ночь покрыла холмы и ложбины – бывшему советнику пригрезилась широкая узорная кровать и любящая жена под одеялом; хотя, брак был неудачным – они жили как кошка с собакой: он постоянно на нее гавкал, а она в ответ шипела. Из всех ее подарков, что сейчас были при нем, – мягкие пушистые тапочки, которые он потерял на следующий же день. Меж тем, рассеянным господина Остермана все же не назовешь – и он всегда с умопомрачительной детской грустью вспоминал о своих пропажах.

Зато господин Паркинсон не унывал – его вообще невозможно было чем-нибудь напугать, а тем более такой прозаической штукой, как тюрьма – он бы и там приспособился: ведь живет-то он просто так и никак иначе.

Режиссер стал набивать табаком трубку – и господин Остерман удивился такой беспардонности – ведь курить-то в вагоне не разрешалось. Однако, это ничуть не заботило господина Паркинсона, потому что от рассказанного им неприличного анекдота все засмеялись, а бывший советник обронил что-то насчет пошлости. Тогда господин Паркинсон забрался на сиденье и с торжественным видом спустил штаны – ему долго аплодировали и улюлюкали; лицо же господина Остермана залилось густой краской, и он даже сделал замечание, что, мол, непорядочно так себя вести в общественных местах – господин Паркинсон лишь хихикнул в ответ. Тут к режиссеру подошел студент, чья одежда ограничивалась трусами и галстуком, и они стали смачно целоваться и водить друг дружке по ягодицам потными руками.

Рассерженный царский советник попытался вскочить, но неудачно зацепившись за торчащий из окна гвоздь, поранил руку и разорвал пиджак – он опустился на место и чуть было не заплакал. Тотчас к нему подпрыгнула молодая девица с бинтом в руках и стала его успокаивать – она безостановочно мотала головой, а потому ее слова рассыпались направо и налево, и господин Остерман ничего не мог разобрать, хотя говорила она очень четко, и советнику даже показалось, что раньше она работала диктором центрального телевидения и всесоюзного радио. Она покатилась со смеху, глядя, как господин Остерман изображает тяжелобольного, – советник заулыбался в ответ и даже посадил ее к себе на колени, чтобы она и в самом деле не упала, ибо ноги ее тряслись не меньше рук и вся она была крайне неустойчивой. Они стали смотреть в окно – был вечер, и поезд ехал по мосту через большую реку: казалось, что он, подобно птице, перелетает с одного берега на другой.

Вид реки поверг всех в неописуемое восторженное буйство – зазвенели стекла, затрещала обивка вагона; веселая компания принялась отколупывать отвертками деревяшки от сидений, а потом сражалась на рейках. Особенно буйствовал тот, что с саблей: он грозно передвигался по вагону, что-то кричал и матерился как сапожник, и, подпрыгивая, бил саблей плафоны и лампочки. У господина Остермана стала раскалываться голова, а прилипшая к нему девушка щипалась и царапалась, и просила показать, где здесь туалет, и даже требовала отвести ее туда. Господин Остерман ничего не знал о наличии или отсутствии в электричке туалета – и девица бессовестно помочилась прямо на брюки бывшего царского советника.

Господин Остерман возопил.

Однако все пассажиры сидели с каменными лицами и, казалось, вообще не обращали внимания на все происходящее – господин Остерман столкнул господина Паркинсона с сиденья, и тот разбил нос об соседнее, сам же забрался на режиссерское место и зычно призвал всех к порядку. Ему тут же в плечо угодила тяжелая дверная ручка, которой запустил в него неприятный тип в бейсболке и с козлиной бородкой – господину Остерману не оставалось ничего иного, как утихомириться и забиться в угол; он подумал о том, что по приезду в столицу обязательно сдаст этого наглеца в руки тайной полиции, потому что вид у того и вправду был довольно шпионский. Меж тем компания господина Паркинсона продолжала куражиться. Сам господин Паркинсон, очухавшись и придерживая у носа платок, призвал всех играть последний акт, но с первой цифры. Актеры дружно раскрыли рты и завыли.

Вся эта какофония господину Остерману очень даже понравилась – было в этом что-то невообразимо шнитковское – и он чуть было не стал подпевать им, но потом, согласившись, что это – изрядное сумасшествие и полнейшая глупость, прекратил свои попытки. Более того, подобное поведение просто выводило его из себя – он терпеть не мог такого бардака. К тому же на господина Остермана напала изжога, хотя он ничего не ел целые сутки, – и в животе у него было крайне неприятно, а в голове что-то звенело. Бывший царский советник посчитал делом чести остановить это безобразие. Он попытался было встать, но господин Паркинсон вцепился ему в ногу и стал грызть его деревянный ботинок, привезенный в свое время из Амстердама, – таких ботинок не было даже у короля Замбези! – и господин Остерман пришел в ярость.