Вячеслав Лютов - Провинциальные тетради. Том 1

Он печально улыбнулся мне и сказал,
что продолжает наивно надеяться и верить в меня,
что есть на земле вещи,
которые несоизмеримы с комнатой,
которые требуют полета,
которые жаждут бунта,
сумасшествия,
отречения,
любви;
что каждое слово должно быть вечным ,
что каждое чувство должно быть сильным ,
что каждый штрих должен быть верным .

Он, разгоряченный, вскочил со стула
и суетно продолжал говорить о том,
что нам не суждено увидеть воочию все изломы истины ,
что мы каждый раз лишь созерцаем одну единственную ее плоскость,
что мы похожи на слепых котят, тыкающихся в разные предметы, —
но и в этом случае
мы не так безнадежны, как казалось,
мы не так ничтожны, как кажется,
мы не так бессильны, как будет казаться…

Ты пойми, – кричал он, – все зависит лишь от нас,
от нашего духа,
от нашего ума,
от нашего поиска;
что нас не водят за нос ,
а если бы даже и водили, то никуда бы не привели ,
раз мы сами того не желаем.
Он сказал, что пришло время быть Творцом .

Он внимательно смотрел на меня,
он светился от важности своей фразы,
словно люминесцентный фонарь на железнодорожной станции;
он ждал, ждал, ждал…

Конечно,
конечно, я еще не совсем потерян,
я молод и глуп,
я чист и светел,
я полон сил и энергии —
надо обязательно сказать об этом моему нечаянному гостю,
чтобы он не записал меня раньше времени в реестр несостоявшихся,
чтобы он, в конце концов, не думал обо мне так плохо.

В моих руках оказались две чайные чашки —
зачем?
зачем нужны мне одному две чайные чашки? —
комната была пуста;
и я подумал о том,
что впору считать рыжие половицы от стены до стены.

И было столько свободы,
что я даже растерялся, не зная, как мне поступить с ней;
и хорошо, что все окончилось так быстро;
я включил магнитофон,
я стал крутить в пальцах спичечный коробок,
я уставился на нелепую настольную лампу…

А вокруг уже текла музыка,
и на островке своего стула было так приятно выкурить сигарету,
ни о чем не думая,
ни с кем не разговаривая,
никуда не спеша,
никого не ожидая.

Табак и бумага тлели,
тлели,
тлели, —
и никто, я знаю, никто не в состоянии хоть как-нибудь переиначить
такой порядок вещей и
такую обыкновенную постоянность метаморфоз…

Куда стремишься ты, поэт,
Пытаясь быть звездой нелепой,
Стараясь плакать возле склепа,
Которого в помине нет,
И, презирая тяжесть лет,
Спешишь к заказанным мирам
По переулкам и дворам,
Чтоб среди скуки райской него
Читать молитвы и псалмы;
Зачем же лучшие умы
Свершали дерзкие побеги
Из этой сказочной тюрьмы?

Но страшно ль жить среди разврата
В кварталах черных и скупых,
Где все заброшено до сих,
Где непорочным нет возврата
И лишь идут стихи от них?
Здесь хорошо, и все знакомо:
От фонаря до управдома;
Здесь мутный запах чертит круг
И здесь любой известен стук.
Для коммунального содома
Нет стыдных мест, чужих дверей;
Спеши и ты туда скорей,
Ступив на хвост соседской кошке,
Свернув, ругаясь, козью ножку;
Горюя в страсти к табаку,
Нудить о коликах в боку
И слушать пьяную гармошку;
И проклиная то да се,
Писать стихи про это все…

О том, как древняя старуха
Заснуть не может на печи,
И что-то злобное рычит,
И ковыряет спичкой в ухе,
И ищет ржавые ключи…

О том, как звонок ад квартир;
И доктор, уличенный в пьянстве,
Вмещает этот дивный мир
В свой огнедышащий сортир.
Ему упрек в раблезианстве
Всего дробина для слона,
И в этом не его вина,
А тех, кто мнит себя посланцем
От бога ли, от сатаны —
Среди… мы все равны…

Писать о том, как чинно жить,
Не доползая до дивана,
Но исключив тропу обмана;
И добрым словом дорожить,
Не утешать и не тужить;
А чтобы совесть не болела —
Заняться всуе русским делом;
Не в меру умным дать под зад,
Забыв спросить, кто виноват,
Оставив Герцена в покое.
Почтив в сердцах вишневый сад,
Таланты сходятся по трое,
А после по трое лежат.