Через кровь, через гнусь —
возвращусь из похода
на родимую Русь,
к той заставе у брода,
где и молод, и зол
(подымайтесь-ка, братцы!)
я дружиною шёл
да с погаными драться.
Головой постоять
за сожжённые сёла.
Ты прости меня, мать,
будет сеча весёлой.
Мне себя не сберечь,
встретя саблю косую,
хоть одну с вражьих плеч
да башку-то снесу я…
Мне не жить во тщете —
ни с женой, ни с народом.
Может, и на щите
возвращусь из похода.
Но вернусь же, вернусь
к святцам нашего рода!
На родимую Русь,
к той заставе у брода.
Душно и тяжко в автобусе.
Снова под Новый год
медленно, словно по глобусу,
в гору автобус ползёт.
Да и дорога-то зимняя —
перемело опять.
Дама,
бабка с корзиною,
с пивом за пазухой – зять.
В этом автобусе,
раненько,
на перепутье страны —
в норке ли,
в ватнике рваненьком —
все как будто равны.
Все в прицеле кондуктора,
даже с портфелем мужик.
Голос – как из репродуктора:
«Щас остановка Ежи».
Вслед – Перелаз,
Посудино.
К выходу – этот и тот…
Пусть горожане,
отсюда мы,
в званье едином – народ.
Тоскливо.
Сейчас бы в поезд
и, вскочив на подножку,
всем поклониться в пояс —
ботинкам и босоножкам.
Всем,
кто вновь остается,
кто на прощанье машет.
Скоро блеснут болотца
страны необжитой нашей.
Станут навстречь составы
греметь, купе напрягая.
Всем,
кого я оставил,
осталась и жизнь другая.
Лучше она или хуже —
тоскливо не оттого ли,
что, болью обезоружен,
кому-то доставил боли.
Стою прощенья —
не стою,
но помашу с подножки
всем,
кто со мною с лихвою
отмерил стёжки-дорожки.
Ушёл отец —
навсегда теперь.
Зачем же его походка
все видится мне?
И та дверь,
и эта в альбоме фотка —
еще не рамке.
И как живой
глядит он в глаза мне,
как бы
ни повернулся —
хоть сядь,
хоть стой.
И рядышком мама —
без свадьбы.
Какая свадьба,
когда война
ещё грохотала, казалось.
Но что-то —
как горстка к горстке зерна —
на целую жизнь связалось.
Теперь они,
молодые,
вновь
вместе – за небесами,
где-то там,
где мир да любовь…
И с нами они,
с нами.
Которую ночь не спится.
От всех передумок и дум
не спиться бы, ох, не спиться,
ох, не надумать беду.
Бессонья и час так долог,
хоть пой себе или вой.
Сейчас бы в бабушкин полог —
как в детство моё с головой.
Там поезда Транссиба
считали за стыком стык,
выстукивая «спасибо»
каждый, казалось, миг.
Там под угором, казалось,
Страна кочевая моя
Жила от вокзала к вокзалу,
как я – от ручья до ручья.
Не зная, казалось, пределов,
летел за составом состав.
И от деревни летела
за ними просёлка верста.
И не по ней ли когда-то
уйти мне куда-то туда,
чтоб через многие даты
сюда возвращаться, сюда.
Где врос в болотину волок,
но так же стучат поезда,
и словно бабушкин полог —
и думы мои, и года.
***
Давно дождя-то не бывало…
Так говорят у нас,
когда
ненастье словно покрывало —
и день, и ночь с небес вода.
И впору взять билет на лайнер,
куда-нибудь на Кипр свалить…
Зачем же водочка не с лаймом —
Вкусней с огурчиком своим?
Понятней станет поговорка,
что хорошо,
где нету нас.
Коль Родина ворвётся в створку,
Под Ницей где-то в поздний час.
И так потянет разнотравьем
с её лугов,
перед дождём,
Что вновь поймёшь —
На переправе
Коней менять – играть с огнём.
В лагере,
помню с детства,
под треньканье старой гитары
мы, пионеры советские,
пели про Че Гевару.
Пели и про Фиделя —
он,
бородатый дядька,
Штатам в пределах цели
был горше редьки на грядках.
Вроде бы, что нам Манхеттен,
в «Макдональдсах» бутерброды?
Вот Куба – остров свободы,
возьми обуздай-ка —
хрен там!
Что может быть интересного
в ихних хвалённых Штатах?
Думалось так когда-то
в лагере пионерском…
Ныне же
(бойся не бойся
санкций Обам да Трампов)
русские, а по-свойски
сходим в Майами по трапу.
Читать дальше