Тибул Камчатский - Дом на краю света

Я шел туда, где древние луга,
сквозь березняк, сквозь лес —
прозрачный, жуткий, —
я видел захмелевшие стога,
и свет, и голубые незабудки.

Я видел берег – тихий и пустой,
я видел вод прозрачное свечение…
Забытый мир – неясный и простой…
Покой. Ни ветерка, ни дуновенья.

Глубокий час обманчивого сна,
где тишина медлительна, и вязка!
Течет, течет янтарная волна,
плывет, плывет полуденная сказка.

Вспорхнут цветы, как бабочки, кружа,
качнется даль в прозрачных переливах…
И ты поймешь, что у растений есть душа, —
лесных купав и лютиков пугливых.

Она плывет, пронзительно чиста,
она, как солнце, светится над вами…
В лесах, где заповедные места
не описать, не выразить словами.

Снова выйдешь из дома, уснешь в заповедном краю,
и на песню твою неземная накатит истома…
И деревья замрут, как солдаты, в янтарном строю.
и доносится шорох дождя из краев незнакомых.

Эта песня – как сон, помоги ей остаться в ночи.
Эта песня – как свет, неизбывное летнее чудо.
Заплутавший по времени странник, постой, помолчи!
Слушай пасмурный звон, что течет в никуда – ниоткуда.

Разбуди в небесах корабли, и не дай им сгореть
в золотистых лугах, что плывут в заколдованных рощах.
Это медленный вальс колдовства, —
что же может быть проще
чем смотреть на оранжевых листьев текущую смерть.

Это звездная ночь, и холмов разноцветная прядь.
Это солнечный дом, где живут незаметные мыши…
Ниже спелой травы, и самой безысходности тише
на покой возвращаются реки, текущие вспять.

Мерцайте, как звезды среди своего небосклона,
мои колокольчики, дети июльского ливня,
пусть молнии пляшут, из тьмы вырастая, как бивни, —
я слышу осколки далекого, легкого звона.

Среди синеглазых растений вас нет серебристей.
Качаются в детстве мои острова голубые.
И, кажется, выйдешь – и выберешь сказки любые,
пока шелестят в огороде зеленые листья.

Пока трепещат на опушке старинные ивы,
пока на душистых ветвях собираются капли.
Пока водомерки по лужам шныряют пугливо,
а в лужах стоят неуклюже болотные цапли.

На мокнущих пастбищах – там, где коровы устало
прижались к деревьям, в лугах за рекою бескрайней,
на старых усадьбах, в крапиве, я видел немало
уснувших цветов, очарованных странною тайной.

И, словно спускаясь с холма в бесконечные дали,
я в детство свое возвращаюсь, все ближе и ближе
к июлю прозрачному, где колокольчики стали
такими привычными: кончится дождь – и услышишь.

Что ни день – лихорадка:
рябиновый свет застилает глаза…
По пустым половицам бежит полнолуние века.
А за окнами – лес, а над лесом растет бирюза.
И скрипит колесо. Раздаются шаги человека.

Нет у путника слов, одно имя – и то не понять,
нет у путника дней – он ни дней, ни дорог не считает.
Ты приходишь домой, собираешься сон поменять —
а он тает, тает, тает…

Где уж тут быть свободным —
одна только радость – смотреть,
как горит бирюза, как над лесом трава вырастает…
Ты уходишь в свой город, в свою заповедную клеть, —
а он тает, тает, тает…

В березовом краю, на самом вздохе лета —
дороги из полей уходят до небес,
и столько чистоты, и солнечного света
приносит тебе в дар средневековый лес.

Здесь тени так легко крадутся меж стволами;
теряясь каждый миг, глубокие, как сны,
макушки в тишине блуждают куполами,
в прозрачной высоте озер отражены.

И зной, в полдневный час, колышет осторожно
высокий иван-чай, и стеблями шурша,
ветра уходят в глубь травы,
и невозможно
о чем-то говорить, забыться, не дыша.

Зато легко бродить по тропам каменистым,
пропасть среди ветвей, и слушать голоса
смеющихся дриад, под облаком тенистым,
на берегу реки – полузакрыв глаза.