Виктор Ростокин - Снежные обозы

Заблудилось опять человечество
В думах темных на белом листе.
На колоде сижу поздним вечером,
А закат, как этюд на холсте.
Не сыскать мне метафору точную,
Чтоб правдиво о нем рассказать.
В голове мельтешат многоточия,
Слов шумливых случайная рать.
Я вздохнул, попенял, сам не ведая
На кого. И – сморил меня сон.
Чей-то голос послышался: беды
Шар земной захватили в полон,
И уже не отступятся, будут
Изводить все живое на нет,
Люди души свои позабудут,
Отвернется от них белый свет.
Докричаться не смогут ни Данте,
Ни да Винчи, ни кровный Толстой.
Навсегда человечество канет
За неведомой грозной чертой.
…От печального сна пробудился,
От заката остался лишь блик
И Иисуса страдальческий лик,
На него я в ночи помолился.

Сказать спасибо надо Богу?
Из первобытных выйдя кущ,
Услышал человек Глас строгий:
«Не будешь, раб мой, всемогущ!
На том – и точка! Размножайся.
Паши. Скотину разводи.
Люби. Встречайся. И прощайся.
Но дальше носа не гляди».
Все так и деется поныне?
Предел свой знает человек?
То на окошке росы стынут.
То в пламени на зорьке снег.
И он ослушаться не вправе
Небесного Отца? Подчас
Метнется влево… или вправо…
Иль с неба не отводит глаз.
Что не хватает – он не знает,
Он уверяет: «Обделен!»
И вот вокруг земли летает.
Возводит. Роет. И стреляет.
Угар. И мрак. Железа звон.
Порой в себя придет и ахнет:
Куда же лезу напролом!
И на груди рванет рубаху,
И вскрикнет слезно: «Дуралом!»
А время между тем стекает
В таинственный Вселенский мрак.
И снова человек копает.
Взрывает. Тут и там стреляет.
И кажет Бог ему кулак!

Не везет вовеки на царей,
На вождей стране: воры, убийцы.
Был татарин. Был грузин… еврей.
Сплошь преступные чужие лица!
А куда глядел Иван? Туда —
В горлышко бутылки сатанинской.
Не осталось от него следа
На просторах ветреных российских?
И врата раскрыты. Тучей прут
Сроду ненасытные китайцы.
Вон кавказцы тоже тут как тут,
Бабам русским предлагают «яйцы».
А Америке Сибирь нужна,
Взять ее готовится упорно.
Мужику покудова межа
Служит и постелью, и уборной.
Мать, конечно, Божья в суете,
Не однажды Русь она спасала.
То столбы сияют в высоте
Из лучей, как будто из кристалла.
То разлом в земле, то черный град,
То огонь охватывает долы.
То зимою зацветает сад,
А в сугробах тонут яблонь полы.
И тогда уже не сдобровать
Миру ослабевшему в тревогах.
Если не под силу меч поднять,
Люду в самый раз молиться Богу.

Жена уехала. Неважно
То ль на день, то ль на целый год.
Забыл я тотчас про бумаги —
Еще придет им свой черед.
Кагора проглотил я кружку —
Бутылка спрятана средь книг,
Ее я называю «душка»!
Она – мой лучший светлый миг!

На мне костюм белее снега
И туфли белые, как май.
Уже я «зарядился смехом»,
А жизнь… она ведь сущий рай!
Как это раньше не заметил,
И отдавался я нытью,
И что домашние запреты
Казнили волюшку мою.

Теперь ура – иное дело,
Я грудью полною дышу,
И легче пуха мое тело,
Сейчас высоко я взлечу!
Я выпорхнул из стен постылых,
Я устремился к облакам…
Вернее, улицею стылой,
Как я, к таким же чудакам.

Нас вскоре собралось с десяток,
Утративших на время жен,
И, позабывшие про святость,
Был коей каждый бережен —
Таксист, юрист, по газу мастер
И местной церковки дьячок.
Пошла гульба, конечно, с матом
И с возгласами: «Хам!», «Сучок!»

Естественно, взыграла драка!
И кровь! И синяки. Потом,
Кто рысью, кто шажком, кто «раком»,
Рассыпались… как летний гром.
И я прибился к своей хате,
Помят, побит… зато живой.
И вспомнил я, чем был богат,
Везуч под вечною луной.

Говорите добрые слова,
Даже пусть они звучат, как лозунг.
А гнилые, квелые дрова
Вы отдайте для стихов и прозы.

Повторяйте часто: «Я люблю!»,
«Обожаю!», «Радуюсь!», «Я счастлив!»,
«Я за то судьбу благодарю,
Что ты рядом и что ты участлив!»

Звуки эти выльются в строку,
Что незрима, что в душе глубоко.
Пусть их больше будет на веку,
И беда сокроется далеко.

И ненастный день уйдет за луг,
Защебечут птахи многозвучно,
Будут жить слова: «Мой брат!», «Мой друг!»,
И созреет в поле колос тучный.