Александр Холин - Калинов мост

Упал и поднялся, и снова упал —
кому-то библейская тема.
Кому-то для нынешней жизни запал —
бессмертная, в общем, дилемма.
Трирема богов проплывает в ночи,
отживших с собой забирая.
Но что же так сердце надсадно стучит,
как будто костёр догорает.
От рая ключей не найдёшь, не ищи,
ты долго деньгам поклонялся.
Но, чу! Даже космос предсмертно трещит
и парус триремы порвался.
Остался лишь вздох так похожий на хрип.
И каменный лик изваянья
вдруг выдавил слабый беспомощный всхлип:
– О Боже, прошу покаянья!..

Спит зима в неусыпной метели
и фонарь засыпает, скрипя.
Листья в рощах давно облетели,
о неслыханном прошлом скорбя.
Нешутя, потешается вьюга
и не зря разозлился мороз.
Мы опять не отыщем друг друга,
чтоб решить вековечный вопрос:
кто же прав в бесконечном бесправье?
Что нам нужно: любить или жить?
Не всегда человеку по нраву,
коль метель принимается выть.
Нить безвременья стянута снами
и мечтой о грядущей судьбе.
Что случилось с несчастными нами?
Ты нужна мне.
Я нужен тебе.
Так о чём же дебаты и споры?
Что опять не смогли поделить?
Жизнь закончится, может быть, скоро,
значит, нужно и + жить, и любить!

Снова собираю я камни по России,
но для вас за пазухой камень не держу.
Как же мы в Совдепии власть превозносили?
Как же вновь поверили смуты миражу?
Русь моя стеклянная, но не лыком шита.
Бликами на облаке вздохи октября.
Сколько раз расстреляна? Сколько раз убита
нами россиянами русская заря?!
Эх, тоска-кручинушка, русская зазноба,
расскажи бывальщину, спой мне о любви,
о вдове молоденькой плачущей у гроба
и о храме Господа на людской крови…

Унылый дребезг. На столе
стояли рядом два бокала,
как будто комната дрожала
и отражался дым в стекле.
Меня соборность пустоты
влечёт к себе всё реже, реже.
Мы снова те, но и не те же
в мирских забавах суеты.
Мечты! Как это далеко!
Узнать вам будет интересно:
один бокал упал и треснул,
и это было так легко!
Я вижу, женщина идёт
ко мне…,
но в платье подвенечном.
И мы танцуем с ней беспечно
из века в век, из года в год.
Кто вам сказал, что смерть страшна?
Она ступает, словно пава.
Кому-то будет не по нраву.
Ну, что ж, такие времена…

К чему ненужные слова
и жалкий лепет оправданья?
Наш «Маскарад» едва-едва
не стал окном воспоминанья.
Ревную я, ревнуешь ты.
О, как знакомы эти звуки!
Средь повседневной суеты
мы соглашаемся на муки.
Любовь и ревность, и тоска, —
но что из них, скажи, сильнее?!
Как будто пуля у виска
или петля на тонкой шее.
Наш «Маскарад» по всей Москве
рассеял радостные лица,
и ревность тает в синеве,
а мне мороженое снится…

Осенний день и непогодь горька,
как будто обмороженные тучи
поплыли на восток наверняка.
Они-то знали, где им будет лучше.
Они-то знали, встретит их восток
лучом надежды.
Это ли не диво?!
Поплыли тучи, а восток далёк
и манит всех мечтой —
там жизнь красива.
И тучи возвращаются назад,
на запад – это будет ближе.
Но запад исчезает как слеза,
советуя лететь чуть-чуть пониже.
А человек, подобно мотыльку,
остервенев от страсти и порока,
вдруг пишет стихотворную строку
от запада до самого востока.

Москвабад – словно острая кость
это слово впивается в горло.
Каждый третий – не друг и не гость,
а разносчик прогорклого горя.
Позабыт и покой, и уют.
Суматоха. На улицах пробки.
На углу москвичи продают
первородство за миску похлёбки.
И на улицах драки за жизнь
под названьем «фанаты от спорта».
Русь не помнит таких дешевизн,
мир не видел таких натюрмортов.
Всюду царствует ложь и хандра,
поклоненье жидовской Мамоне.
Что ж, покойнички, может пора
на погост, поклонившись иконе?
Где ты наша рассейская прыть:
собирать загодя и с запасом?
Не пора ли червей покормить
алкоголем пропитанным мясом?
В мире воздуха царствует князь.
Но послушай, калека от века,
вспомни: ты человек или мразь,
не достойная быть человеком?