Анна Брэдстрит - Поэзия США

Он был богат — богаче короля,
Изысканный, всегда одет красиво.
Ну, словом, никогда еще земля
Такого совершенства не носила.

Трудились мы не покладая рук,
Частенько кто-нибудь из нас постился,
А Ричард Кори процветал — и вдруг
Пришел домой, взял кольт и застрелился.

Минивер Чиви свой удел
Клял и поры своей стыдился,
Худел, мрачнел и сожалел,
Что он родился.

Минивер, предан старине,
Пожалуй, если увидал бы
Рыцаря в латах на коне,
То заплясал бы.

Минивер всех людских забот
Бежал и знал свое упрямо:
Афины, Фивы, Камелот,
Друзья Приама.

Минивер плакал, что с былой
Славой ослабли нынче узы, —
Бредет Романтика с сумой
И чахнут Музы.

Минивер в Медичи влюблен
Заочно был, прельстясь их званьем, —
Как жаждал приобщиться он
К их злодеяньям!

Минивер будничность бранил,
Узрев солдата в форме новой,
И вспоминал про блеск брони
Средневековой.

Минивер золото презрел,
Но забывал свое презренье,
Когда терпел, терпел, терпел,
Терпел лишенья.

Минивер Чиви опоздал
Родиться и чесал в затылке,
Кряхтел, вздыхал и припадал
В слезах к бутылке.

— Что ты вдруг решил сюда прийти, Джон Горэм,
И зачем прикинулся, что скорбен и уныл?
Рассмеши иль отпусти меня, а то при лунном свете
Я тебе напомню слово, о котором ты забыл.

— Я пришел тебе сказать, о чем луна, быть может,
Шепчет и кричит тебе ночами целый год,
Я пришел тебе сказать, какая ты, Джейн Уэйленд,
И пускай тебя хоть это малость в чувство приведет.

— Ну-ка, объясняйся до конца, Джон Горэм,
А не то скользну я и исчезну стороной
И по пальцам не сочтешь ты всех моих путей-дорожек
И следов моих не сыщешь там, где толпы шли за мной.

— Жаль, что ты не видывала толп, Джейн Уэйленд,
Верно, ты могла бы покорять их при луне.
Только я исчезну первым, это я хочу исчезнуть,
И когда меня не будет, ты не вспомнишь обо мне.

— Так-то ты сказал, какая я, Джон Горэм?
Видно, мне самой тебя придется развлекать.
Погляди-ка, вон луна тебе какие строит рожи,
Притворись хоть на минутку, что не хочешь убегать.

— Ты — то самое, что в мае меж цветов порхает
И цветком взлетает на мгновенье в небосвод,
Ты — то самое, что ночью ловит мышь, Джейн Уэйленд,
Поиграет с ней, а после для забавы загрызет.

— Не был ты мне мышью никогда, Джон Горэм,
Как тебе не стыдно даже думать о таком?
Складно сказку сочинил ты, но не более, чем сказку, —
Не была тебе я кошкой, не была и мотыльком.

— Нынче ночью ровно год, как я гляжу и вижу —
То крадется кошка, то мелькает мотылек.
Целый год я вижу их, а не тебя, Джейн Уэйленд,
Ты их спрячь или убей, чтоб я тебя увидеть мог.

— Посмотри получше на меня, Джон Горэм,
Не дури, подвоха не ищи в моих словах!
Я ведь женщина всего лишь, протори ко мне тропинку
И не требуй объяснений и раскаяний в грехах.

— Поздно, слишком поздно ты зовешь, Джейн Уэйленд,
И луна напрасно изливает благодать
На ненужные осколки позабытого былого,
О котором нам с тобою больше нечего сказать.

Когда-то миллион его
С процентов распухал,
Но алчность подвела его,
И миллион пропал,
И надломился человек,
Утратив капитал.

А годы шли, и кто-то вслед
За ними уходил,
Но год пришел, и тот пришел,
О ком весь мир забыл,
Пришел, но вовсе не таким,
Каким когда-то был.

Дрожащий голос, тусклый взгляд,
Поникшие черты,
В одежде — лоск отчаянья,
Опрятность нищеты,
В душе — о призрачных деньгах
Безвольные мечты.

Он знает, что в большой игре
Он больше не игрок,
Он жалко смотрит вам в глаза,
Боясь прочесть упрек
Того, кто стать несчастнее,
Чем он, несчастный, мог.

Он постоянно просит в долг,
Мы не вступаем в спор,
Он никогда не отдает,
Но просит до сих пор, —
Докучлив, как былой просчет,
Бесплоден, как позор.

До сей поры ее страшит
Былое ослепленье;
Один его любезный вид
Внушает отвращенье;
Но что такое вид и страх,
Когда в клонящихся годах
Ей в одиночестве, впотьмах
Влачиться по теченью?