Анна Брэдстрит - Поэзия США

Так глубоко любил я,
Так долго, что Царь Небесный,
Являя свое милосердье,
В дар ниспослал мне песни.

Так безнадежно любил я,
Пел — и сипел так надрывно,
Что смерть ниспослал мне Всевышний
В своей доброте неизбывной.

Я вчера с любимой был —
Красота, ей-богу.
Нежно ручку ей сдавил —
Красота, ей-богу.
Слышал вздох, один, другой,
Видел блеск в глазах живой
И улыбок пил настой —
Красота, ей-богу.

Слышал ветра шум в сосне —
Красота, ей-богу.
Что-то птахи пели мне —
Красота, ей-богу.
А поняв ее намек,
Обмер с головы до ног,
Все мне было невдомек —
Красота, ей-богу.

И, обняв ее слегка, —
Красота, ей-богу.
Начал я издалека —
Красота, ей-богу.
Любишь? Дай тогда ответ!
Любишь так, как я, иль нет?
А она: — Здесь ярок свет! —
Красота, ей-богу.

О, где Поэт — чтоб светочем для нас
Из мертвой зыбкой серости сверкнуть,
И Муз, вдали блуждающих, вернуть,
И новым светом затопить Парнас;
И в бегство мелких обратить пролаз,
Мастачащих без сердца, как-нибудь
Стишки, которым уготован путь,
Блеснув на миг, навеки сгинуть с глаз.

Что означает наш бездарный век?
В нем, как всегда, цветок и человек,
И солнца свет, и смена лет и зим.
Неужто же в столетьях тот исчез,
Кто стяг срывает с запада небес
И крестит время именем своим?

Я не найду пути: глухой покров
Завесил путеводные светила;
И в воздухе бездушном все застыло,
Лишь временами долетает зов
Могучей музыки из тех краев,
Где упражнялась ангельская сила,
И упражненье ненароком свило
Венок из мертвых листьев без цветов.

Ни проблеска, ни звука, все мертво.
Чему, страшась и радуясь, пропеть я
В ужасной мутной мгле хочу ответ?
Сквозь все, над всем и за чертой всего
Мне вести шлют далекие столетья,
Я чувствую грядущий в славе Свет.

И отзвучали песни. Человек,
Который пел их, сделался понятьем,
Как Бог, как жизнь и смерть и как любовь.
Но мы настолько слепы, что не в силах
Прочесть того, что написали сами,
Или того, что вера начертала:
Мы недоумеваем.

Так песня воплотилась в человека,
А человек преобразился в песню.
Сегодня большинство его не слышит:
Чрезмерно высоко, чрезмерно чисто
Для слуха нашего его искусство,
Чрезмерно радостно и слишком вечно.
Но те немногие, что слышат, знают,
Что завтра он споет для всех на свете,
И все его услышат.

Не отзвучали песни. Лучше скажем,
Что спетое не может отзвучать
И что понятия не умирают.
Когда мы человеческие буквы
Наносим на гранит или песок,
Мы пишем их навеки.

У западных ворот, Люк Гавергол,
Где по стене багрянцем плющ зацвел,
Встань в сумерках и жди среди теней,
И листья вдруг зашепчутся о ней,
И, как слова, зашелестит их шелк;
Она зовет, чтоб ты туда пришел.
У западных ворот, Люк Гавергол —
Люк Гавергол.

О нет, ни проблеска не даст восток,
Огнистый мрак в твоих глазах глубок;
Но там, где запад мрачно пышет так,
Быть может, сам же мрак прикончит мрак:
Кровавит лист самоубийца-бог,
И ад наполовину рай облек.
О нет, ни проблеска не даст восток —
Не даст восток.

Из гроба я хочу тебе шепнуть,
Чтоб поцелуй ослабить как-нибудь,
Тот, что всегда горит на лбу твоем
И, ослепив, влечет одним путем.
Поверь, что к ней ведет один лишь путь,
Он горек, но не может обмануть.
Из гроба я хочу тебе шепнуть —
Тебе шепнуть.

У западных ворот, Люк Гавергол,
Где плющ багряный по стене зацвел,
Где ветры рвут обрывки мертвых слов
И не хотят разгадывать их зов,
Не чувствуют, что шепчет листьев шелк,
Там ждет она, чтоб ты туда пришел.
У западных ворот, Люк Гавергол —
Люк Гавергол.

Когда под вечер Кори ехал в сад,
Мы с тротуаров на него глазели:
Он джентльмен был с головы до пят,
Всегда подтянут, свеж, приветлив, делен.

Спокойствие и мощь он излучал,
Гуманностью своею был известен.
О, кто из нас за кружкой не мечтал
Стать мильонером, быть на его месте!