Анна Брэдстрит - Поэзия США

Под воробья причесаны крыла
у Мысли; вирши вышвырнуты напрочь;
опушки дня, одышки мостовых,
битком набитых, зори альпинистов
и жемчуга искателей — насильно
уведены в аптеку и в цирюльню,
а проявитель вечера так темен,
что оттиски, как девственность, бледны.

Такова картина мира для тех,
кто расхристан любовью к вещам
несочетающимся…

И все же, забывая заплатить
подчас за путешествие в трясучке,
трясешься в ней, чтоб чашу зла испить.
Там Ваши очи чуть ли не внезапно,
едва ли не повсюду предо мной —
щедры, хоть неуступчивы отныне, —
и вроде бы веселье за окном.

Таков мой путь дотронуться до Ваших
рук, пересчитывающих все ночи,
оставшиеся из уже пропавших с
зелеными разводами реклам.
Чернеет в глубине ночных артерий
кровь радости, густеет кровь потери, —
я просыпаю лунный свет речений
на снег, уже коснувшийся очей, —
и наступленье сна как преступленье.

Взаимопревращение вещей
и Ваш глубокий стыд, когда экстаз
живот и члены радугой потряс
и хлынул горлом света и дождя…
Неотвратим чудовищный зазор
меж тела с телом, голубой прилив
той крови, что течет, полузастыв, —
так твердь, светясь, перетекает в смерть.
Но я хочу Елену удержать,
исчезнувшую от единой мысли
о том, что узы жарких рук не так
прочны, как почва или жизнь железа.
Елена, или жарче тот огонь,
что жжет в цепях погибели, не плена,
вдали от миллиона жадных глаз,
белей, чем грады белые, какими
прошествовала, руша на себя
вселенные отдельных одиночеств?
Последний взор, прикованный к тебе,
прими, не обделив его, зане
таинствен и единствен он и не-
приметнейший, но целый мир в огне.

Медный гипноз этих труб вокруг,
топот тарелок, и радость ног,
и магнетизм этих тремоло —
опера-буфф на полный звук!
Что за пассажи! и рикошет
с крыши на крышу. Зачем Олимп,
если в раю, и ведет восторг…
Рыщут амуры-негры меж звезд!

Тысячи светов сбивают с ног
там, где мелодий обрушен град.
Тени витают, и сыплет с них
снег проигравших игральных карт;
легкий галоп до рассвета светел —
переполох унимает петел.

Попросту, попросту — коловращенье,
новые поиски и приключенья,
пьяным кларнетам гульба по губам, —
столь же изящно, без тени стесненья,
пали со мной, как вступили в Пергам.
Бег облаков над Эгейскою далью —
дивен и дивно неведом уклад.
Вся безмятежность, Вы восседали
в кресле-качалке, и рушился град.

О, я познал эмпиреи металла,
райских кукушек малиновый звон
над барабанами эсхатологий,
дев о кончине улыбчивый сон,
тенты на пляже и отпрыск лебяжий —
первоизданье гротескных времен.
Музыка эта меня будоражит.

Вечной виною и вечной весною
песня сирены из пламени свеч:
располосованная новизною
встречи — мы жаждем, наследуя, встреч.
Хмуростью ль этой ответим улыбке —
той конькобежицы по небесам,
чертящей в бурю узор без ошибки.

Вершительница судеб в дивной шляпке,
где я зарю встречаю за рулем,
в ущельях тьмы, искусница смертельных
запутанных и нежных номеров,
твой шепот не рядится в сталь —
убийца
во имя веры! и тебе разбиться,
как смертному какому-нибудь, час.
Но дай, как ветру, вырваться, излиться
тоске и состраданию из нас.

Мы мчимся,
из скорости искро́ю рвется смерть,

и шестерни визжат от напряженья, —
мы мчимся по дорогам, схаркнув злость
лужей на луг, мы мчимся, глядя дальше, —
воронки слез, пустынные дома,
похожие на верных и забытых
уже старух — ведь время не щадит их.

Мы не забыли, снайперша, ни тех
ветвей внезапных, ни воздушных долов,
ни куполов червонных городов!
Наперерез обрушенному небу
открыть огонь — отступится волна,
скала отхлынет, где промчимся вихрем.

Мы выжили, об этом не прося,
и настоим на праве говоренья,
пока сырая темная стезя
не вынесет в бессмертье и Десница
скользнет с ресниц Елены на чело —
насытить немотой и благодатью.

Утюг, махорка и одеколон —
в Типерери, небесный новобранец!
Душе пора укладывать свой ранец,
пока вокруг колокола и плач
и прах земной — остыть ему — горяч.

Пуп серповидный неба над водою;
рукой Эразма невод заведен,
искрит мотор лозы и розы крови,
фонтаном брызжет новое вино,
ты крал ее, губительницу Трои,
ты брал ее, но это все давно.
Так высмей покаянье жалких дней,
наложенное на ее дыханье,
на то, что было златом, — а ценней
ее волос — нет злата у теней.