Анна Брэдстрит - Поэзия США

Это правда, что половина величья пропала.
Машины и модернистские здания заполонили пейзаж.
Над горным Кармельским шоссе не парит орел,
На него не выходит пума — ее мы однажды видали
Лет тридцать назад. Все же, по милости Божьей,
У меня есть участок гранитной скалы, на которую Тихий
Океан навалился своей дикой тяжестью; есть и деревья,
которые я посадил
В молодости; зеленые хлыстики из-под руки
Выросли, несмотря на хищный морской ветер,
И приняты в лоно природы, и цапли сердитыми голосами
Кричат с их ветвей. За все это надо платить;
Окружные налоги съедают мои доходы, и кажется
сумасшествием
Держать за собой три акра прибрежного леса
и маленький низкий дом,
Который я строил своими руками, и ежегодно давать
за право владения
Цену нового автомобиля. Ничего, деревья и камни этого
сто́ят.
Уже смеркается. Сам я стар, жена моя умерла,
А вся жизнь заключалась в ее глазах. Мне-то надо
сосредоточиться
Прежде, чем я проникну в прекрасные тайны
Листьев, камней и звезд. А ей это было просто.
О, если бы все человечество могло постигать красоту!
Тогда бы в мире прибавилось радости и люди, быть
может,
Стали чуть благородней — как сейчас полевые цветы,
Благородней, чем род Адама.

От наших шальных утешений — проку
будет не больше земному праху,
чем от шальных попаданий ветра
в пустые карманы одежды ветхой.

Мир изголодавшемуся котенку на пороге,
ибо любви к миру мы преисполнены, —
извлечение из уличной мороки,
сильно смахивающей на преисподнюю.

Безотказные приемчики косоглазой
судьбы, убивающей нас не сразу,
но разворачивающей перед нами морщинистый список
наших ошибок, помарок, описок,
полный сюрпризов!

И все же это искусное сведение на нет
лжет не больше, чем тросточкин пируэт.
На светопреставление не купишь билета.
Берете за душу и ведете, где свет
погашен, монашенку-душу раздетой.

Игра есть игра, но Граалем смеха
бродит луна по одиноким аллеям
над пустыми сосудами смертного праха.
Побоку — похоть, победа, потеха.
Лучше бездомного котенка пожалеем.

Когда вино смывает сон из мерно
горчицу дней скандирующих глаз,
оправдывает зренье неизменно
тот леопард, что выпрыгнет из нас.

Дома и люди в зеркале графина,
на брюхе у которого лежу,
а он — урчит. В ладоши звездам винным
я хлопаю и тени их лижу.

Путь от Большой Медведицы до Малой
(панели стен из снега и желтка).
Пинцет улыбки рот раздвинул алый,
ее глаза — бубенчики. О, как
он пьян, она юна, как время вяло…

Где рычаги, какими движим змий,
чья кожа — оттиск времени — пятниста,
лазурь вкруг глаз и, черт меня возьми, —
чьих волхвований в небеса вонзится
стрела: его иль — пущена людьми?

Подмигивают мне в окно обманы,
и ревности ее колючий еж,
хлеща из блюдца, хнычет, в стельку пьяный,
и чуть ли не хватается за нож.
Уходит август, плюхаясь в туманы.

Вино живет в алькове, в алтаре,
творя свою чудовищную волю.
Тела не просыхают на заре,
как рюмки, и, стигматами раздолья,
резцы разгрызли роз смятенный куст.

Стакан мой пуст! о, дивные ублюдки,
плодимые свободой, что сулит
вино — пропутешествовать навзрыд
сквозь мирозданье без чужой побудки!

В моей крови, за трезвости порогом,
колотится в капкане чистота,
колоколов святая простота
наяривает адом и пороком,
яд изрыгают, рыкая, уста:

«Проклятье вам, исчадия искусства!
Коктейль из желчи, страсти и тоски!
У вас есть зубы, у земли — клыки,
они острей. Пространства сквозняки
закрутят смерч, и место станет пусто,
когда воздастся людям за грехи.

Восстаньте, кто стоит, из лютой скверны
опивков и объедков и в стакан
плесните кровь из горла Олоферна,
а не твоей, Креститель Иоанн.

Вспорх страсти! ты обманчив и недолог! —
Уже занес булавку Энтомолот».

Порою Мысль не блещет новизной,
но медною монетой в миллионах
расходится вселенскою казной,
поделена на день с его делами
и думами, на мастерский бейсбол,
на шифр стенографисток, на цитаты, —
и надо всем то ль нимб, то ль ореол,
и крылья то взлохмачены, то смяты.