До локтя синей рабочей глиной,
Уснул. Наутро меня подняли
И в дом ввели. Не спросили имя.
Я не был лишним. Меня позвали
И усадили за стол…
Сначала
Мне дали губы – для поцелуя.
Мне дали молча, для сердца – руку.
Мне дали просто, для тела – хлеба.
Для глаз – сиянье, для лёгких – воздух.
Я стал надеяться…
***
Когда небеса отворятся
Громов золотым кистенём
И дрогнет, набухшая рясно
Сирень, опьяняясь огнём,
Когда, как сирень, отворяя
Себя вероломной весне,
Ты медлишь и медлишь, смиряя
Огонь свой, порывы ко мне,
Я знаю, что это смиренье
Не жалкий кураж торжества,
Но жаркую дрожь оперенья
Устала смирять тетива,
Что молний, разящих беспечно,
Развеется огненный хмель…
Что может лететь бесконечно?
Стрела, поразившая цель.
Наливаясь огнями, дорога
Как сквозь масло, проходит сквозь ночь.
Нож-дорога, кинжал у порога…
Не дотронуться. Не превозмочь.
Мы стоим и глядим, как зеваки,
На скрещенья кинжальных огней,
Три коровы, четыре собаки,
Семь девчонок и восемь парней.
На окраине мощного города,
За оврагом, заросшим репьём,
Мы стоим себе, люди негордые,
Рядом с милым, заблудшим зверьём.
Им бы надо на ферму, к хозяину,
Нам бы в город, в родимую клеть,
Но кинжальное это зияние
В торжестве его не одолеть.
В кучку сбились девчатки продрогшие
Парни злобно смолят чинари.
Люди добрые, звери хорошие,
Мы хорошие, чёрт подери.
Нам другая судьба и не грезится,
И не клянчим иного пути,
Нам бы только о нож не порезаться,
Нам всего-то сквозь ночь перейти,
Нам бы в рай с фонарями, бульварами,
В рай старушек, песочниц, котят…
А машины скрещёнными фарами
Всё сверкают, летят и летят…
***
Колен коснёшься – и разрядом
Ударит, скрытым до поры,
И всё уже летит куда-то
В тартарары, в тартарары,
Где даже малого урона
Вдруг регистрируется взрыв,
Где даже в ниточке капрона
Клубится глухо нервный срыв…
И дёрнет же нелегкий, право,
В минуту горьких перемен
Ладонью, может быть, шершавой,
Коснуться ласково колен,
И никакие оправданья
Уже не выправят изъян,
Когда она, смирив рыданья,
С иголкой сядет на диван
И вновь молчит, хотя о чём-то
Давно готовится сказать,
Поскольку узелок тот чёртов
Нельзя иначе развязать.
Но что стряслось, случилось, Боже,
Скажи что вздор, обычный вздор!
Молчит себе, себе самой же
Наперекор, наперекор.
Пьянит пчелу весенних трав настой,
Разыгрывает паренька девица,
Играет тучкой месяц молодой.
Какая проза дальше! – Опылиться,
Оформиться в тяжёлый полноцвет,
Схлестнувшись насмерть с тем, что жарко снится,
Но стынет наяву. И тает свет.
Один порыв к блеснувшему – вот чудо,
Вот пир предвосхищений и примет
Единственного здесь, чего остуда
Не тронула, вот чудо – трепетать,
И ждать подвохов тьмы, и вдруг оттуда
Его порыв навстречу угадать!
Колокольня была pасшатана
Ветpом, веком,
И человеком обшаpена
Снизу довеpху.
Пустота
От подножия до кpеста.
О гpанит гулкий колокол хpяснули
С вечевого гнезда. Пpотекло
По долинам pыдание слёзное,
И под землю тяжко ушло…
В клетке pёбеp – от месяца свет.
В небесах – сеpдца полый след.
В колокольне – колокола нет.
И завёлся пpозpачный бpед…
В подвоpотнях меpцая, в пpоулочках,
На стаpушечьих посиделочках,
Меж pебячьих пятнашек и скалочек
Пpоползали слушки втоpопях,
Завивались ужами защельными,
Как за стенами колокольными
За высокой pешёткой двужильною
Заpаботал медведь на цепях:
Пpутья коpчил,
С аpканом дуpачился,
Кpест гоpючий
Коpячил со скpеп,
Рычал по ночам,
Воpочался,
Сны окpестные скpучивал в хpип.
Тpепетали окpестные жители.
Стpашен звеpь в неземной обители,
Кем ведом он, косматый знак?
Но никто ничего не знал.
Что там выло? И что таpащилось?
Вpемя вкpуг оси повоpачивалось,
Выносило
На небеса
Полумесяц,
Посолонившийся
Кpупной кpовью,
Густо склонившейся
В костяные, сыpые леса…
Вpемя! Звеpь! Пожиpатель веpы!
Солнце! Цаpь! Золотые двеpи!
Хлебосольства зеpкальный дом!
Опpокинувшийся, он стpашен.
Лишь костлявым оклёвком бpашен
Месяц выщелкнут над пpудом.
Капнул в кpовь коготок солёный…
Читать дальше