Только плачет кpасна дуpочка,
Скушно ей служить для стаpости,
Тошно ей копейки складывать,
А тела совсем тошнёшенько…
Где ж ты запpопала, душенька,
Золотая, неделёная?
В стаpости с клюкою ползают,
За столом беззубо шамкают,
А пожить-то как хотелося,
Помахать своими кpылушками
Молодыми, непpивязанными,
Да пошла за нелюбимого
Девка славная, хоpошая…
Ты ли, дуpа, однова така?
***
Как, бывало, всходил по ночам на крыльцо.
Ворковал, токовал, лютый стыд хороня,
И пошла за меня, и закрыла лицо.
Пожалела меня.
Не любила молчать да сидеть взаперти,
Белый шарфик летал за плечами, светя.
Отхотела светить, так побудь, погоди,
До рассвета хотя…
Если долго живой не увидеть звезды,
Человеку иная приснится звезда,
Есть старинная быль, как хотелось воды,
И качалась в копытце вода…
Верь, сестрица, не верь, сплыли те времена,
И уже обернуться туда мудрено,
Обернулись, и поздно, и жалость видна,
Заблужденье одно.
А всходил на крыльцо, ворковал, токовал,
Сокрушался душой, что чужая вода.
Вот и попил своё. А тогда воровал.
Выло слаще тогда.
***
Как сидели на подоконнике,
Собеседуя вполплеча,
Опьяневшие по-диковинке
От нагретого кирпича,
Как сиреневой ночи не слышали
Холодком задышавшую тьму,
Как не ведали, что под крышами
Проступают по одному,
Словно зёрна налива янтарного
Жарко вздрагивающие огни…
Зернам холода планетарного,
Оказалось, те зёрна сродни.
Оказалось, когда под узорными
Абажурами, точно во сне,
Вспыхнул свет в твоём домике, чёрными,
Прислонившимися к стене,
Навсегда не доспоривши, не
Примирясь поцелуями, спорными
Аргументами, клятвами вздорными,
Мы остались дрожащими зёрнами,
Чётко выступившими в окне.
***
Камень бел-горюч. Закусишь губы.
Не гадай, сестрица, не проймёт.
Ворон вьётся, он тебя погубит,
Место возле омута займет…
Не проехать мимо, не пройти.
Сколько здесь воды и сколько скорби!
Древний камень встал здесь на пути.
Ворон сел. Седую спину сгорбил.
Эту пиццу видел я в Кремле,
Там, где их питомник заповедный,
Где по ёлкам, золоту, золе
Он стучал точёной лапкой медной.
Это он запахивался в дым
Площадных огней в час предрассветный,
А по кровлям смутно-золотым
Цокотал ночами лапкой медной.
Это он ночами колдовал,
Чтоб зарёй кровавой распалённый,
Выводил на праздник коновал
Свой топор, неправдой искривлённый.
Этот ворон горницы шатал,
Каркал с куполов и белых башен,
А в покоях мраморных – шептал.
Он учён, бессмертен и бесстрашен.
Глаз мне от него не отвести.
Я наймусь, сестричка, во дружины.
Что уж там… ты ран не береди,
Мы и так водою ворожимы.
(Найденное в школьной, «шершавой» тетради 60-х годов 20-го века)
«Сухой, подвижный, с острыми глазами,
Я буду хохотать, работать, петь.
В село уеду. Сяду. Закурю.
Пущу колечко дыма. Засмеюсь.
Припомню всё. Спрошу жену иль друга:
«А сколько лет мне?.. Что-то позабыл…»
И скажут мне:
«Давно минуло двести.
Ты сед и стар, ты жизнью умудрён,
И не вместить прожитого тобою
В пристойный человеку срок, а ты…
А ты всё тот же дурень несусветный,
Чудишь, Кащей немыслимый, дуришь,
Как тот пацан, с рогаткой вместо книжки…»
Я засмеюсь, и снова закурю,
Грудь обжигая вкусным, крепким дымом,
Пущу колечко в маленькие лица,
Немолодые, полные заботы
О чудаке, не знающем печали…
Чего жалеть, доживши до седин?»
Седой, подвижный, рясный идиот,
Всё так же хохочу, сравнив паденье
Зубов из дёсен с кольями забора,
Волос паденье с поздним листопадом,
Измученный суставами, как скрипом
Дверей шатучих, нервами, артрозом,
Артритами и остеопорозом,
И гонартрозами, и тандиозом,
И куревом, и водкой, я всё так же,
Как в детстве, хохочу над всем над этим.
А почему? А потому, что знанья
О смерти не дано мне почему-то,
А почему? А потому, что знанье
Другое мне открылось – я бессмертен.
Вот это оборот! Какую новость
Подкинула мне старость!..
Что мне юность?
Я там бессмертным не был. Я был юным
И только. Я был гибок, зол, талантлив,
Меня любили девушки, и только.
Читать дальше