Выплёвывая гвозди,
голодная земля
обгладывает кости
любимых, ненагля —
Как львица, как тигрица,
рыча, мыча, урча,
рискуя подавиться
колечком обруча.
Навестила Стива, постояла поодаль – снег по пояс, к могиле не подойти. Молилась. Читала стихи. Хотелось лечь на синий подсолнечный снег и сделать ангела.
Хладнокровие икон,
певчих серенада:
Выйди, Отче, на балкон,
выведи из ада,
посочувствуй, яроок,
нашему неверью.
Аллилуйя. Огонёк
за балконной дверью.
Тут пока полежи.
Приют для родного гроба —
верхние этажи
подземного небоскрёба.
Радость моя, прости
замешкавшуюся. Мне бы
вместе с тобой скрести
сосновую крышку неба.
Тут, земли на краю,
небо становится ближе.
Видишь меня? Стою
на залитой солнцем крыше.
Сплю рядом с живым.
Вижу во сне мёртвого.
Люблю обоих.
Открыла почту – и окаменела:
все письма на экране были от Стива.
Не сразу поняла,
что почта своевольно (или нет?)
открылась на последней странице.
Что Стив хочет со мной поговорить.
Стала читать. Не могла оторваться.
Отвечала каждому: я тебя тоже люблю.
Поняла: моя любовь к Стиву
умножает мою любовь к Коле.
Впадает в неё. Или все любови —
притоки одной реки́,
ре́ки, впадающие в одно море?
Страстный дуэт затих,
высох любви мёд.
Можно любить двоих,
если один мёртв,
первым покинул дом,
спрятался в шар земной,
если второй о нём
плачет вместе со мной.
принимать людей
не только такими,
какие они есть,
но и такими,
какими они
никогда
не будут
Тающий снег
пахнет морем.
Книга – ковчег.
Обустроим
парусный дом.
Каждой твари
место найдём
в рифмопаре.
Переверну. Смахну пылинку.
Звукосниматель опущу
на допотопную пластинку
долгоиградующую.
Звукоснимательница боли,
дождливых дней параплюи,
музы́ка, лекарь поневоле,
моя печали утоли.
Страшно дочери, жене,
тёще рыбака:
лёд трещит, и в полынье
тают облака.
А рыбак с ведром плотвы
семенит домой,
мокрый с ног до головы,
весь, насквозь живой.
Озеро.
О – зеро.
Город Зеро.
Китеж.
Тушь. Перо.
Серебро.
Hero GoPro,
видишь
подо льдом
лес, сад, дом,
лещ, карп, лунь, сом,
щука
за окном?
Подойдём.
Валенки. Лом.
Лунка.
Снежно-белая весна.
Послесловье сна.
Наволочки белизна.
Белый волос на.
Улыбается, поёт,
держит высоту
мимикрирующий под
облако в цвету.
Три дня подряд
делала слайд-шоу
для твоего юбилея,
просмотрела тысячи фотографий,
отсканировала сотни:
вся твоя жизнь
прошла через мои руки.
Её чёрно-белая часть была красочной,
цветная – радужной.
Красивая жизнь красивого человека.
Доделав, сказала:
«Коля, я люблю твою жизнь».
Между тем и этим раем,
однолюбка, однолюб,
мы старательно играем
на губной гармошке губ.
Затянувшаяся юность.
Ночь без отдыха и сна.
Но иначе не придумать
поцелуям имена.
Толстая книга. С первых же страниц – страх и печаль: она кончится. Перечитываю: тот же эффект.
Хронотоп
любого
подлинного
произведения
искусства —
МГНОВЕЧНОЕ
ВЕЗДЕСЬ.
В глаз, в переносицу, в глаз
поцелуй.
Как хорошо, что у нас
есть твой уй.
Мы не могли бы взлетать
до небес,
не покидая кровать,
уя без.
целых десять дней
не доходили руки
сделать педикюр
Нежности подручный матерьял,
ты готов? Тогда займёмся лепкой.
Как, тебя никто не целовал
в это углубленье под коленкой?
Значит, снова отдуваться мне.
Я готова. Я спешить не буду.
Поцелуи рады целине.
Вот, теперь ты поцелован всюду.
Голубино поцелован
Коломбиной, пахнет клоун
чем-то милым – земляникой,
детским мылом, новой книгой?
Правильный ответ:
маслицем Johnson’s Baby.
Ты им снимаешь грим.
У настоящего мужчины
всегда есть любовница —
его работа.
Перед тем, как выйти на сцену,
ты снимаешь обручальное кольцо
и кладёшь его в косметичку.
Или надеваешь на палец мне,
если я рядом.
Ебелька между делом —
ну же, иди ко мне!
Беленькое на белом
семя на простыне.
Мы ль догадались сами,
иль надоумил Лель,
как любиться стихами,
прозу ни при каких обстоятельствах
не пускать в постель?
Читать дальше