Товарищ Эхо - Шаманархия и ее нагвали

Звездные племена крадутся тропами звериными
Сквозь пудру созвездий и вселенное разнозвучие,
Перепонки улавливают в шелесте снега певучие
Имени слоги, связками неизъяснимые.

Всюду песок и камни, укрытые слоем снега,
Не то пепла, которым впору посыпать
Купол, дающий умение выпасть
Из застывшей реальности по кругу бега.

В космос песчинки привычное скольжение;
Звездные племена пожирают планет пространства.
Постоянство пыли, факта импринта постоянство —
Застыванию мира уподобление.

Взгляд с орбиты искажает свидетеля координаты.
По привычке сохраняю верность гравитации.
В общепринятой логике больше абстракции
Построения смыслов традиции и традиции стато.

После приходят облачные сутенеры,
Торговцы воздухом, солнца машинисты;
Пластилиновый бог лепит глиняного антагониста.
На ладонях планеты проступают фрактальные узоры.

Кит открывает глаза и сражается с придуманным драконом.
Пустота обретает форму слой за слоем —
Двое бьются на жизнь, оглашая материю воем,
И давая ей имя голосом. Логосом. Стоном.

Бум! БАМ! Шум-гам:
Пока я сидел в твоих садах, Бабалон,
Собой подменяя зверя,
В мир внутренний всех человечьих племён
Спустился могучий Эа.
Имя его ребёнок назвал,
(Имя его ребёнок назвал),
Зверем его ребёнок стал,
(Тенью его ребёнок стал),
Чтобы начать-начать разрушение.

Великое делание, как и великое рождение
В себе же носит смерть в зародыше —
Каждое новое человечество зачинает жертвоприношение,
Каждое новое человечество растворяется во множестве
Путей пожирания мира///
тише!!!

Тонконогие паразиты вылезают из кожи,
Тонконогие паразиты обрастают хитином —
Жужжат ядовитые облака станции, позже
Разрастаются плотным куполом над миром.

Темные города шлёпают кляксы памяти
По мостовым и закатанным в асфальт рекам.
Планета сделалась гладкая, как скатерть,
На заляпанном славой обеденном столе человека.

И даже золото стало тусклым, копотным,
Не способное подменить собою солнце:
Луженые глотки нудных давились ропотом,
Хрипели бессвязно и громко. Но

Эа уже спустился в мир и
Крошил и плющил теперь станции,
Вгрызался зубами в металл, в ржавчину, пир
Плоти устроив себе, пил радиацию:

И воздухом захлебывались живые существа вокруг —
В небе, копотью исцарапанном, вдруг, появлялись проплешины —
Из изломанных корчей тел выламывался тяжкий недуг
Банальной алчности, выпотрошившей человечность. И

Белым становился ландшафт, пустоту заменяя
Травою.
Первые шаги по новой земле шагали дети,
Играя между собою.

А на месте пуха и праха, металлом оставленных,
Били ключи из недр истомлённых,
Дышали земные леса израненные,
Бродили в чащах звери новые.

И вместо Эа из тени его вылуплялось дитя,
Недоверчиво солнцу в лицо жмурясь.
И почёсываясь и кряхтя
Население озиралось окрест, привычно сутулясь.

«Что ты наделал?!
Ты уничтожил рук наших дело!
Теперь в упадок придёт цивилизация.
Ты лишил нас работы,
Ты лишил нас заботы,
Мы столько сил и годов жизни
Вложили в эту вот станцию!»

Со всех сторон неслось недовольное и скрипучее:

Хватай его!
Покарай его!
В цепи его!
Запереть подонка под землю!
Чтобы даже имя его
Звучало теперь проклятием и оскорблением.

Навалилась толпа, как была, голытьбой, кучей.
Связали ребёнка накрепко, спеленали
И упрятали в самую глубокую яму,
Откуда виделась поверхность земная
Тусклым пятнышком, соринкой.
И из обломков и ржи металла
Бросились люди собирать свои механизмы
И станции
С самого их начала.

Африканский шаман шёл афганской тропой по узкоколейке Гданьск-Москва,
И увидел – в траве у воды валяется бесхозная голова,
Зрачками живых глаз вращает, выглядывая дождя соль и ветра жы.
Африканский шаман, походя, под язык её дорожный грош положил.