Товарищ Эхо - Шаманархия и ее нагвали

Послушай голос, он расскажет,
Где дремлет камень, под которым ключ от двери
Закона: каждому – по вере.
И всё, что происходит дальше.

Есть те, кто остаётся в мире за порогом:
Мудрейшие из рыб, питающие космос Леты,
Трёхглазые медведи, сфинксы, знающие все ответы,
Забывшие вопрос. И каждый, слывший богом.

Меж ними ты… есть продолженье эха.
В стремлении понять великую гармонию
Так часто склонен к повторению
Границ, навязанных любому человеку.

город-сад, город-скит.
Куцые улицы.
Такие одинокие.
И так гулко отзывающиеся шагам.
Есть воды времени. А есть океана воды.
Глубокие.
И также исхоженные телами прошлыми —
Вдоль и, пополам,

Вглубь,
туда, где чешуя рыбья рябью серебрится.
Где, отзываясь на изломанные толщей воды солнечные лучи,
В небе над городом,
Садом,
Скитом
черная точка птицы
Застыла. Недвижимая висит.
И уходит в зенит.

С неба спускаются в полночь мира то ли ангелы,
То ли бесы с лицами белыми,
точно мраморными.
Они,
Ангелы то ли бесы,
могли быть прекрасными,
Странными.
Но они чужды этому миру и потому
холодны.

Как холоден воздух в округе,
как снегом вымыты;
Выстужены,
словно застывший в ладони лист,
Растерявший все буквы – на выдохе, паром, инеем
На стекле окон, смотрящих на улицу
точно
пара бойниц.

Они приходят
юны и всесильны,
С голосом на двоих – одним.
Точно слово, звучащее из легких над миром,
Говорит через них.
И становится тот час же
Дым.

В маске, слепленной наспех из веток и красной глины,
Щёлкая клювом птичьим, но в гриме мима —
То ли ангел, слетевший с коньков черепичной крыши,
То ли ворон, мертвых посланник, но смерти тише,

Неизвестного имени, племени, рода,
Он спускается в спящий город прежде восхода.
И собой повторяют то нисхождение
В разноцветных масках его отражения.

Город спит. И сны его зимние глуше
Скороговорок подземных рек. Спят его блудные души;
Лунные доктора снуют точно тени меж спящих
И их близнецов, своих жизней память хранящих.

Человек-сова бредёт пустующими коридорами,
Кухнями и комнатами, заглядывая в окна за шторы,
В поисках искры, пламени, всполоха света и цвета
Об утраченном имени в прошлом каждого человека.

И когда он отклик в памяти встречной отыщет,
Имя того человека из книги всех жизней вычтет,
Чтобы смертный к детству снова смог возвратиться
И проводником Эа возродиться.

Призрак древний проведёт того, кто будет готов,
Облачными путями мёртвых китов:
За великий космический предел, за солнечный редут,
Где хранители радуги годам счёт ведут.

За лесом,
Дальше,
В сторону города,
Где над плёсом и
Выше плёса – дожди и
Гром,
Радуги часовня
По небу раскинута
Широко,
Смотрит вниз
Распахнутым оком.

Радуги хранители
В перьях и
Закатно-багряных,
Солнечных
Остроконечных лучах
Над в туманы и глины
Обряженною
Серостью плоти земной
Парят.

Обжигающе-белые
Электричества
Всполохи,
Точно снега хлопья,
Вниз падают.
И над твёрдым,
Покорным
Рисуют линии высоковольтные
С изнанки
Спирали радуги.

И белоглазые
Сфинксов лица
Облаком лепятся
В полный
человеческий
рост,
Чтоб вместе с громом
В укромном зарницы
капище
Смертным задать
Бессмертный вопрос.

Сумуйнен родится из дыма над осенним костром,
Из огненных бликов от серебра серёжек дождя
На острие ястребиного взгляда там, где земля
От ударов подземного сердца вибрирует колоколом.

Перо его крепче стали и тоньше стебля травы,
Цветом – прозрачно, но бело, когда заходит луна;
Раз в десять лет он чешет спину о выступ скалы,
Оставляя осколки перьев в прожилках руды. Там,

Где рудокопы взбираются в гору и собирают руду;
С амальгамой из слезы феникса не бывает прочнее зеркал,
Если успеет зеркальщик закончить работу к утру,
Прежде чем первый луч солнца на их поверхность упал.