Владимир Берязев - Моя ойкумена. Лирика 1979-2009

Треугольная мгла в треугольном убранстве —
Этот проклятый знак врезан в сердце стране.
Шесть грехов бытия.
Шесть зияний в пространстве.
Шестипалый захват, что присущ Сатане.

А меж тьмою и мной – только крестик нательный,
Только слово прощенья за ради Христа.
А иначе не снесть этой муки артельной,
Этой трассы над бездной, что страхом пуста.

Я запрягаю мрака караван
На берегу полуночном и диком.
Мечтавший о труде равновеликом
Таланту, что Отец мне даровал,
Я запрягаю скорби караван.

Тот, кто пророку диктовал Коран,
Архангел или Столп громоподобный,
Молчит поныне в области загробной,
Не избран я, хотя, быть может, зван
Тем, кто пророку диктовал Коран.

Горит Синай. Безмолвствует Ливан.
И облака плывут над Аркаимом.
И на Алтае в воздухе сладимом
Золотоносный цедится туман.
Горит Синай. Безмолвствует Ливан.

Узда и шпоры – дьявольский обман.
Ведь пустоту ничем не оседлаешь.
Пророк велик. Но ведает Аллах лишь —
Кому я нужен и зачем со-здан!
Я запрягаю мрака караван.

Тмутаракань, Тументархан,
А много раньше – Гермонасса…
Накрой, кунак мой, дастархан
На глади синего паласа.

Твой предок возлагал халву
На ворс ковров Бахчисарая.
А я татарином слыву,
В роду татарина не зная.

Чингиса дух меж нами жив,
Но не скажу – кому он ближе.
За друга душу положив,
Мы оба пасынки Парижа.

Мы оба, щепоть чабреца
Бездумно растерев меж пальцев,
Впадаем в сон, где без конца —
Лишь песня воина-скитальца.

И здесь, на дальнем берегу,
Где много нас легло за правду,
Мы нынче общему врагу
Готовим общую награду.

Пусть в ножны вложены мечи,
Мечтает холм о граде прежнем.
…И чайка, ноги замочив,
Стоит на камешке прибрежном.

Под бубенцы цикад в эпоху полнолунья,
Когда стучит в окно засохший абрикос,
Вслепую поведу по черному стеклу я
И вспомню светлый шелк ночных твоих волос.

За Млечным пустырем – родной Сибири дали…
А здесь такой разлив безоблачной луны,
Такая благодать сухой степи миндальной,
Такой безмерный вздох оставленной страны.

И петушиный залп. И пустобрех собачий.
И море фосфорит, забвением дыша.
Я уловлю твой свет. На мой талант рыбачий —
Сокровищем твоя полночная душа.

Родная, трепещи! Ты вся в моих ладонях.
Ты не уйдешь уже из мрежей голубых.
А в ячеях поет, такое молодое,
Сиянье, что сильней превратностей любых.

Ореховое дерево,
Ореховый загар,
Дуреха, моя девочка,
Не спи ты на закат.

Морской белесой горечью
Обметан губ овал.
Такую диво-горлинку
Я чуть не прозевал.

Ты треплешься по берегу,
Играешь и поешь.
Ты в профиль – ангел стрелянный,
А спереди – Гаврош.

Орехи с перестуками
Обсыпятся на стол.
Подобными поступками
Я уж по горло зол.

Соломенное солнышко.
Гремучий перезвон.
Как ведрышко до донышка:
Дин-дон, дин-дон, дин-дон.

Рябит в прозрачном лепете
Древесная метель.
Коленца любо-летние,
Сквозная канитель.
Мой грех,
Мой Спас ореховый,
Земной и Божий дар…
За морем древнегреческим
Пожар, пожар, пожар.

Дольним берегом тучи плывут
В дымке матовых складок таежных.
И разливом надежд потаенных
Дышат сумерки…

Горний сосуд
Переполненный солнечной цедрой
Серафим ли веселый разбил?
И разлился, и словно застыл,
Тучи обняв, состав драгоценный.
Берег призрачный.

Плавни. Залив.
Море в небе. И небо сквозь море.
Явь, что явлена нам на Фаворе.
Мир надмирный…

Но больше, чем жив,
Тот простор над простором реальным!
Сколь полна благодатью вода!
Что за ладьи стремятся туда?
Что за звон над затоном зеркальным!?

Стой, душа моя! Верь и внемли
Стройной выси небесного хора,
Вторь живому мерцанью простора
Кем-то обетованной земли.

Если песок и вода,
Значит вернулся туда,
Где от воды до воды
Тянутся ветра следы…