Владимир Берязев - Моя ойкумена. Лирика 1979-2009

Я плыву и не знаю: зачем так давно
Нам назначено странствие это…
Просто-напросто, просто – дурное кино,
Закольцована старая лента.
Просто-напросто, просто… Но просто ли то?
Нет, не просто, не пусто, не глухо.
Греку даст сигарету красавец-бато.
К туркам сядет хохлушка-старуха…

Из России в Россию… А море шумит,
Катер борется с ветром наверно!
И не кончен ресурс. И не выбран лимит.
И жива наша вечная вера.

И всеобщего счастья златые ключи
Не потеряны в бешенной сече.
…Тыщу лет уж стоит на пороге Керчи
Русский храм Иоанна Предтечи!

Мессершмиты как осы
поют над дворцом Митридата,
И закатное золото гроздьями ткет виноград,
Пыль Европы и Азии смешана с кровью солдата:
Обелиски и кости на тысячи стадий назад.

Понт Эвксинский кипит,
жадно тыкаясь в вымя Тавриды.
Над Таманским заливом упругая синяя зыбь.
Арианский монах собирает у моря акриды,
Да простудно кричит на лиманах забытая выпь.

Что-то стронулось в мире.
И время, как старая кладка,
Рассыпается в пальцах —
песчаник, саман, известняк.
Лишь разбитый кувшин,
лишь вина золотая облатка,
И на синей глазури – лишь чайки парящий зигзаг.
Над лучом маяка полыхают небес аксамиты.
Мир навылет сквозит —
грохот гусениц, топот подков.
Митридат упадает на меч…
И горят мессершмиты…
И суровый монах всех оплачет во веки веков…

На мраморном надгробии Геракл
Был грозен, как Георгий-змееборец,
Но конь врага копытом не топтал,
Копье искало славы, а не правды.
И камень, прихотливо накренясь,
Стоял среди осколков Гермонассы,
Средь городка по имени Тамань,
На берегу полуденного моря
Во дворике музея…

Где-то здесь,
Неподалеку, ночевал поручик,
И так же слушал мерный шум воды
И запах йода на осклизлой гальке,
И древней тишины степную глушь…
Но тот поручик умер.

Был застрелен.
Давным-давно.
А кажется, вчера.

Зачем я вспомнил?

Жалость? Состраданье?
Нет, нет!
Он так хотел. Он все узнал
Столь рано, что не думал о протесте.
Протест ведь пустоте равновелик,
А он был полон жизни, вечной жизни,
Хотя слова о жизни той пусты…
Но есть деталь, что не дает покоя.
Там – в глубине музея, на стене,
Средь золотых монет Пантикопеи,
Лампадок, бус, ликивчиков, колец
И прочей бижутерии ахейской
Есть крестик. Я не видывал нигде
Подобного. Конец креста обломан.
Вершина же и левый луч – целы.
На них, в кругах, таинственные знаки.
Их ведали чеканщик и монах,
И всякий раб крещенной Византии.
Но суть не в них.

Внизу креста – Христос.
Католики, воспевшие распятье,
И муки, и поруганную плоть.
И Божьей кровью полные стигматы,
Взроптали бы, увидя этот крест.
Здесь нет распятья. Иисус нисходит
С вершины мук в сияньи и любви,
Неся перед собой живые руки,
Как бы желая даровать хлеба.
За ним овал златого ореола…
Крест позади. Его не миновать,
Но он остался знаком пограничным:
Преодолей, шагни, переступи!
Иди за мной, иди и не противься.
Распятья нет, есть радости завет.
Так мне внушали древние монахи,
Носившие под рясой этот крест
Еще до русских лет Тмутаракани.
………………………………………………

Молчат надгробья. А поручик спит,
Внимая Небу. Прах летит по ветру.

И лишь Геракл в порыве роковом
Не может отыскать достойной цели,
От подвига до подвига летит,
Пронзая ветер жалом копьевидным,
Не зная, что на траурном костре
Он в тунике отравленной истлеет
В жестоких корчах.
Навсегда настигнут
Самим собой…

Приближается край… Но не хочется верить.
На краю затоскую о крае родном.
А Потерянный рай назван именем зверя,
А грядущий Эдем мечен страшным числом.

Я был вдрызг одинок без любви и России.
Я был просто дурак, обреченный на жизнь.
Но, прозрев, я объят тьмою невыразимой,
Где позор на разоре и злоба на лжи.