Владимир Берязев - Моя ойкумена. Лирика 1979-2009

II
Едва ли есть понятье невесомей
И неподъёмней…
Я искал итог
Минувшему.
А травы золотились,
Лились с откоса, млели на ветру.
Я думал: насовсем ли закатились
Златые звезды в черную дыру?
Шуршали травы и шептали травы:
«Живи как мы, забудь про слово «я»
И выходило, вроде, травы правы —
Я лишь досадный промах бытия.
И надо жить, свой путь соизмеряя
С высокой вестью космоса души…
Но ум глумился: «Травам доверяя,
Бреши, приятель, да стихи пиши.
Мол, благодать – слияние с природой,
Соитие с великой пустотой,
Совокупление с пустой породой,
Созвучие с извечной немотой.
Себе, себе же в творческом задоре
Бреши о неизбывности души!..
Ловить себя за хвост, с собою споря,
Напрасен труд…
Меж тем уже в тиши
Звезда возникла над зарей вечерней,
Мерцаньем мне сигналила
О ЧЕМ?
Воспоминаньем,
Вестью ли – свеченье
Ее во мне откликнулось?
А может —
Надеждою на то, что подытожат
Все к лучшему?
И по щеке у Бог
Слезою метеорной
Не стечем?..

Он любил только небо и деву,
Воевал, чтоб себя победить,
Чтоб, не веря ни страху, ни гневу,
И просторно и праведно жить.
Дело было в погибшей державе
Под рябиной среди снегирей,
Дальше Токио, ближе к Варшаве,
Между трех океанов-морей.
Может, Молли, а может, Людмила
Звали деву мечтаний и грёз.
И она б его тоже любила,
Бес не выдал – за море унес.
Он сидел под рябиной кудрявой,
Под развесистой клюквой сидел…
Бросил меч, распростился со славой
И остался совсем не у дел.

Свиньи-ироды рыщут младенца.
Дева за морем… Как же тут быть?
Только Ваня с куском полотенца
Приглашает прощать и любить.
Только рыцари каркают хором,
Защищая чужие права.
Только ветер бушует над бором,
И торчит из земли голова.
Только небо, как водка прозрачно,
Так прозрачно, что хочется петь.
«Как же быть? – Вновь он вымолвил мрачно. —
Неужели и вправду терпеть?»
И не смысля ни ухом, ни рылом
В этом мире, лежащем во зле,
Он подался, палимый светилом,
По блаженной и милой земле…

Куст пионов и розовый воздух.
Лебединое озеро. Смех.
Это музыка трогает возраст.
Это перышко кружит, как снег.

Я забыл о печалях полночных
И невинности нежной боюсь.
Лепестками усыпана почва.
Лебединая музыка. Грусть.

Холодает. К ночи холодает.
Тает облако. Падает мгла.
Нега-бабочка в ночь улетает:
Взмыла-ахнула, изнемогла…

Так и будем следить за полетом
И томиться холодным умом…
Спят бутоны…
Где музыка?.. Кто там?..
Кто там, Господи, в небе пустом?

Сумрак в заусеницах оврага
С ландышем под рухлядью коры…
Где струит извилистая влага,
И ступают сосны за обрыв.
Страх-овраг у дачного поселка.
Крик-обрыв с клубничным козырьком.
От оврага никакого толка,
Что ж без толка я сюда влеком?
Здесь таится липкая тревога,
Здесь кружится старая сова,
Здесь я у какого-то порога.
У какого?..

Прячутся слова.
Прячутся под листьями коряги.
Теплится под облаком закат.
Не хватает веры и… отваги —
Сделать полшага.
Лишь сова кружится слепошаро,
Словно тьмы и свет на весах.
Падает во тьму…
И впрямь, пожалуй,
Лучше ей не знать о небесах.

На море штиль. Оплавилась волна.
Увяли паруса катамарана.
Не подписать ли грустный меморандум
О прекращеньи мяса и вина?..

Страстям потрафить не запрещено.
Но лень – она послаще заграницы.
В глазах лукавят солнечные блицы.
На море штиль. И степлилось вино.

И штиль да штиль кругом…
Какая дрянь —
Все эти ваши страсти по свободе!
Душа в отгуле. И застой в природе.
Стой. Обернись. Не заступи за грань.

Благословенна праздная игра…
Спаситель тоже трогал погремушку;
А рифму, как чудесную игрушку,
Нам дали в час воскресного добра.

Аз, многогрешный, не велик стилист,
Но, словно чёлн, объят высоким штилем,
– Плыви! – скажу, – коль семь небес под килем,
Коль светел пред тобой покоя лист…

Либо-либо…
Оплыли следы.
Травы в инее. Синь проступает.
Много холода. Много воды.
Радость осени не искупает.