Владимир Берязев - Моя ойкумена. Лирика 1979-2009

Ты плавился, ты плыл – как горная руда,
Когда металл течет из тающего камня…
Любовью всей и не!.. любовью ты рыдал!
Достигнув всех вершин, закончив все исканья…

I
Поплачем о несбыточном, поплачем,
Вина испивши с пеплом пополам.
Свой причет старой притчей обозначим.
Воспомним храм, перебирая хлам.
Поплачем о несбыточном… Давно ли
Пророк речь шатала голытьбу?
И варвар из нагорной Анатолии
К ногам пророка рвался сквозь толпу.
Он жаждал исцеления.
Угрюмо
Вдыхал пары проказы и дерьма.
И лез – как раб из запертого трюма —
По головам без веры и ума,
По язвам спин, не знавших ветра воли,
По лицам – и убогим, и тупым,
Он лез по шевеленью зла и боли,
Сшибал калек, плевал в глаза слепым.
Но был наказан…

Схлынул проказа,
Однако знака вещего лишен,
И сник, и смят был – более ни разу
Он к страждущей толпе не подошел.
Не так ли волчью грудь сминает стадо? —
Так голос горний свой запрет изрек:
– Не для тебя спасенье и награда,
Жестокосердый гордый человек…
Нам не достичь любви ценой насилья.
Нам не избегнуть краха, множа кровь.
Чернеют даже ангельские крылья,
Коль ими помавает не любовь.

II
А как же те, что днесь у ног пророка
Внимают очистительным речам?
Увы, Увы!.. Ни совести, ни бога,
Тем паче – состраданья к палачам.
И даже крохи смысл тех речений
Апостолы не в силах восприять.
Первейшее из их предназначений —
Сознаньем приближенности сиять.
Забыли светоч жертвенного пыла,
И призваны, и живы для чего.
И с ними дева блудная забыла
Раскаянья святое торжество.
Они давно и прочно приобщились,
И в сонме слуг – горды и велики.
Хлеба делить искусно научились
И изгонять бесовские полки.
А если кто прорвётся сквозь завалы
Смердящих тел, во злобе и крови,
Бог милосерд – зачислят в подпевалы:
Живи, живи – уже не до любви.

III
Поплачем о несбыточном… И – амен!
Сладка кутья. Томительна звезда.
И на распутье каркающий камень.
Гласит – и так, и эдак пустота.
И немо бродит бывший прокажённый,
Ловя в прошедшем ясные слова.
И пьют мужья. И увядают жены.
Ни счастья, ни покоя… И права
Текучая наука Гераклита:
«Сухое – влажно, хладное – тепло».
И зеркало весеннее разбито,
И на ладони талое стекло.
Не так ли я, взыскующий о чуде,
По головам шагал, по головам.
На свет, на голос шел, еще бы чуть и…
Но дар исчез. Но жребий миновал.
Лишь солнечный осколок на ладони.
Сожму кулак до алого тепла…

Поплачем… пока талою водою
Вся жизнь, вся жизнь
меж пальцев потекла.

А за озером горы прозрачные,
Прямо в небе те горы витают.
Складки скальные, снежники вечные,
Мхи и камни, и пропасти мрачные,
Облака, словно призраки встречные,
На тропе сокровенной к Китаю.

Я пройду по тропе той заброшенной
На пустынное плато Тибета
К старой хижине Вэя-отшельника,
Азиатской пургой запорошенный,
Добреду накануне сочельника,
Иль к исходу буддийского лета…

Обернется старик, опечалится,
Со спины, словно небо, покатой
Сбросит хвороста связку гремучую,
Не спрося – как же так получается,
Кто таков, что за бедами мучаюсь —
Долго взглянет на пламя заката…

Даст полыни метелку продрогшую,
Даст синицу… Еще даст китаец
Риса горсть, ломтик сыра пастушьего,
Повернет меня в сторону прошлую,
И по свитку пространства застуженного
Я прочту: «Возвращайся, скиталец».

А по дну Иссык-Куля блики,
Блики солнца
Словно ангелов перекличка,
Солнца блики.
Словно спящих младенцев улыбки,
Блики солнца.
Дро-дрожат на губах у моря
Капли меда!
Звень-зерном в душе раскатилась
Нежность жизни!

Выходи же, тяншаньская ель,
К очагу в половине шестого
На щербатый хребет Кюнгей-Тоо
Тень монашья, тяншаньскя ель.

Крылья траура, вздохи потерь
Ты волочишь по мшистому камню,
Как мой предок – месть Шароканью.
Крылья траура, вздохи потерь…

Близость неба и дикая грусть.
Это время шумит, не хвоя.
Пройден путь и оплачен с лихвою.
Пики мрака и дикая грусть…

Изострилась заветная скорбь.
Звезды чутко скользят по вершинам.
Страшно здесь онемевшим машинам:
Горы, ели и горняя скорбь…